моногород строился заключенными, они ежедневно передвигались по городу, пусть и под конвоем. Фактически при позднем сталинизме большую часть строительных работ выполняли узники Речлага – те самые, кого полагалось строже всего изолировать от незаключенных и их пространств. Йозеф Шолмер, узник Речлага, трудившийся в городской строительной бригаде, вспоминает, как каждое утро ходил через самый центр города – Московскую площадь. Он пишет: «Каждое утро мы проходили через большую площадь в центре города, где стояла бронзовая статуя Сталина в натуральную величину»443. Таких заключенных строго охраняли и не позволяли общаться с горожанами. Но все-таки заключенные могли наблюдать жизнь горожан, и наоборот. Однажды бригада Шолмера работала в ночную смену, и он вспоминает, как наблюдал домашнюю жизнь семей незаключенных сквозь окна их домов. Он пишет:

Мы занимались рытьем котлована под фундамент. <…> Это было на Ленинградской улице, а на другой ее стороне стоял ряд двухэтажных домов, выстроенных немецкими военнопленными. В этих домах жили сотрудники НКВД [sic], аристократия Воркуты. Сквозь полузадернутые шторы заключенные могли видеть, как их мучители мирно ужинают дома со своими семьями. Они видели, как майор снимает китель. Он умывал руки и лицо над кухонной раковиной. В половине восьмого – мы как раз приступали к работе – семья садилась за ужин. Они много ели и пили444.

Итак, любопытные взгляды заключенных нарушали «нормальность» города, вторгаясь в домашнюю жизнь семей незаключенных. Конечно, само присутствие узников особлага на городских улицах нарушало изоляцию лагеря от моногорода.

Другие общепринятые практики подрывали разницу статусов между заключенными и незаключенными. Незаконные связи между заключенными и служащими лагеря по-прежнему являлись обычным делом при позднем сталинизме, даже при строгом режиме Речлага. Бывали случаи, когда заключенные подкупали охранников, когда в лагерь контрабандой проносили продукты и водку, а из лагеря выносили посылки и письма445. В 1952 году некоторые охранники даже позволяли заключенным встречаться с членами семьи на рабочих местах, где их должны были строго конвоировать446. Такие нарушения лагерного режима происходили так часто, что администраторы высокого ранга постоянно ссылались на них как на серьезные проблемы, настоятельно требующие решения447. Заключенные и охранники часто курили вместе, особенно после введения зарплат для заключенных, когда у них появился собственный табак или хотя бы деньги на его покупку448. Реже, но все равно регулярно случались совместные пьянки заключенных и охранников449. По словам Йозефа Шолмера, такое непозволительное общение между заключенными и охранниками часто происходило на основании национальной принадлежности или землячества: охранники помогали заключенным родом из тех же районов Советского Союза450. Подобное общение подтачивало социальную иерархию и подрывало все усилия администрации предотвратить сближение между заключенными и незаключенными.

Сексуальные отношения между заключенными и незаключенными, кажется, оставались обычным делом даже в Речлаге, как это всегда и было в Воркуте. В ноябре 1951 года на партийной конференции КВУ начальник местного управления МГБ Тырин отметил: «Необходимо усилить борьбу со связью вольнонаемных с заключенными, значительная часть, особенно из женского состава, работающих в Речлаге, вступают в связь с заключенными». Тырин привел много примеров таких отношений, в частности между инженером по подготовке кадров Кузнецовой и заключенным Бутлером. В большинстве подобных случаев, таких как у медсестры Кирьян и заключенного Ширякова, предполагалось, что эти отношения в основе своей сексуальные. По словам Тырина, «близкие связи с заключенными создают обстановку для деятельности иностранной разведки у нас в Воркуте»451. Еще важнее то, что подобные связи нарушали политические и социальные табу.

Но не только нелегальные практики подрывали усилия по поддержанию «нормальности». Удивляет, до какой степени некоторые правила ГУЛАГа позволяли размывать социальные границы. Например, в конце сороковых и начале пятидесятых годов в Воркутлаге (но не в Речлаге) широко распространилась практика «самоохраны», то есть использования некоторых категорий заключенных в качестве охранников452. В 1948 году в военизированной охране служили 1352 заключенных – около 28% всех охранников в лагере453. Хотя начальник лагеря Кухтиков писал своему начальству, что эта ситуация «необычна» и вызвана необходимостью, на самом деле самоохрана стала стандартной практикой в Воркуте454. По сути, она применялась настолько регулярно, что размывала статусные границы между заключенными и незаключенными. В декабре 1952 года один работник прокуратуры рапортовал Генеральному прокурору СССР: «Широкое использование самоохраны проводит к тому, что командный состав теряет чувство грани между расконвоированными заключенными-самоохранниками и вольнонаемными солдатами, не контролирует самоохрану и представляет заключенным полную свободу»455. Судя по данным из Воркуты, опасения прокуратуры были вполне обоснованными. Например, 30 июня 1951 года заключенный, служивший охранником, вывел шесть заключенных из зоны в город Воркуту. Там эта компания напилась, и в пьяном виде охранник-заключенный выстрелил в трех заключенных, серьезно ранив одного из них456. Таким образом, официальные практики типа самоохраны облегчали общение между заключенными и незаключенными и размывали границу между этими двумя категориями.

Каждодневное общение между заключенными и незаключенными непрерывно нарушало «нормальность» по мелочам, но периодические выплески насилия из лагеря в город грозили совершенно уничтожить ее. В городе были теперь общественные пространства, в том числе парк и бульвар Победы, площади Кирова и Московская, музыкальный театр, два кинотеатра и гостиница с рестораном, и появлялось все больше возможностей отдохнуть и расслабиться в общественных местах. Но существование таких мест имело и позитивный, и негативный аспект: с одной стороны, они обеспечивали возможность прилично и культурно отдохнуть, с другой – создавали немалую опасность для незаключенных. Новые городские пространства служили точками сбора лагерных служащих в увольнении, где они «расслаблялись» в свободное время. Зачастую это «расслабление» сопровождалось обильными алкогольными возлияниями вооруженных людей.

В единственном городском ресторане «Север» нередко наблюдались последствия опасной комбинации употребления алкоголя и использования огнестрельного оружия. Особенно яркий случай произошел вечером 24 августа 1952 года. Тем вечером Виктор Иванович Цыганов, командир отделения охраны, пришел в ресторан «Север» развеяться. Согласно протоколу местной милиции, в тот вечер Цыганов напился, «нарушал общественный порядок и вел себя непристойно». Вступив в перепалку с метрдотелем, Цыганов вытащил свой пистолет, зарядил его и воскликнул: «Я тебя поведу на расстрел». Метрдотель убежал в кабинет директора и позвонил в милицию, а Цыганов побежал за ним в вестибюль. Там он сделал два выстрела, а потом на место происшествия явились два милиционера и задержали его457. Этот инцидент был зрелищным, но не слишком из ряда вон выходящим. Всего за одну неделю в апреле 1952 года не менее четырех высокопоставленных служащих лагеря и КВУ были арестованы за пьянство и