Я помню, как поскрипывал у нас под ногами снег, когдаморозным вечером мы возвращались домой, вскинув лыжи и палки на плечо, исмотрели на огоньки городка, а потом вдруг начинали различать дома, и встречныеговорили: «Gruss Gott»[43]. В «Вайнштубе» всегда сидели крестьяне в башмаках сшипами и в одежде, которую носят горцы, в воздухе клубился табачный дым, адеревянные полы были исцарапаны шипами. Многие из молодых людей служили вавстрийских полках, и один, которого звали Ганс-он работал на лесопилке, — былзнаменитым охотником, и мы стали друзьями, потому что мы воевали в одних и техже итальянских горах. Мы пили вино и хором пели песни горцев. Я помню тропы,уходящие вверх через сады и поля над городком, и теплые фермы с огромнымипечками и штабелями дров в снегу. Женщины на кухне расчесывали шерсть и прялииз нее серую и черную пряжу. Прялка приводилась в движение ножной педалью, ипряжу не красили. Черная пряжа была из шерсти черные овец. Шерсть быланатуральной, ее не обезжиривали, и шапочки, свитеры и шарфы, которые вязала изнее Хэдли, никогда не промокали в снегу. Как-то на рождество под руководствомдиректора школы была поставлена пьеса Ганса Сакса. Это была хорошая пьеса, и янаписал на нее рецензию в местную газету, а хозяин гостиницы перевел ее. Надругой год немецкий морской офицер в отставке, с бритой головой и весь в шрамах,приехал, чтобы прочитать лекцию о Ютландской битве.

Он показывал диапозитивы, изображавшие передвижение обоихфлотов, рассказывал о трусости Джелико, пользовался вместо указки бильярднымкием и иногда приходил в такую ярость, что голос у него срывался. Директоршколы боялся, что он проткнет кием экран. А потом бывший морской офицер никакне мог успокоиться, и все в «Вайнштубе» чувствовали себя неловко. С ним пилитолько прокурор и банкир, и они сидели за отдельным столиком. Герр Лент,который был родом с Рейна, не пожелал прийти на лекцию. Там сидели супруги изВены, которые приехали, чтобы покататься на лыжах, но не хотели подниматься вгоры и потом уехали в Цурс, где, как я слышал, были засыпаны лавиной. Мужсказал, что лектор-из числа тех свиней, которые уже погубили Германию и сновапогубят ее через двадцать лет. Его жена сказала ему по-французски, чтобы онзамолчал, — это маленькое местечко, и не известно, кто тебя слушает.

В тот год очень много людей погибло при снежных обвалах.Первая значительная катастрофа произошла за горами-в Лехе, в Арльберге.Компания немцев решила на рождественские каникулы покататься на лыжах вместе сгерром Лентом. Снег в этом году выпал поздно, а склоны были все еще нагретысолнцем, когда начался первый большой снегопад. Снег был глубоким, пушистым исовсем не приставал к земле. Ходить на лыжах было очень опасно, и герр Ленттелеграфировал берлинцам, чтобы они не приезжали. Но у них наступили каникулы,и они ничего не понимали в лыжном спорте и не боялись лавин. Они приехали вЛех, но герр Лент отказался идти с ними. Один из них назвал его трусом, и онисказали, что пойдут кататься без него. В конце концов он повел их к самомубезопасному склону, какой только мог отыскать. Сам он спустился, а за нимначали спускаться они, и снег на склоне разом обрушился, накрыв их, словноприливная волна. Тринадцать человек откопали, но девять из них были мертвы.Школа горнолыжного спорта и до этого не преуспевала, а после мы остались,пожалуй, единственными учениками. Мы стали усердно изучать лавины и узнали, какразличать и как избегать их и как вести себя, если тебя засыплет. В тот годпочти все, что я написал, было написано в период снежных обвалов.

Самое страшное мое воспоминание об этой зиме связано счеловеком, которого откопали. Он, как нас учили, присел на корточки и согнулруки над головой, чтобы образовалось воздушное пространство, когда на тебянаваливается сверху снег. Это была большая лавина, и потребовалось очень многовремени, чтобы всех откопать, а этого человека нашли последним. Он умер совсемнедавно, и шея его была стерта так, что виднелись сухожилия и кости. Он всевремя поворачивал голову, и шея его терлась о твердый снег. По-видимому, лавинавместе со свежим снегом увлекла старый, плотно слежавшийся. Мы так и не могли решить,делал ли он это нарочно или потому, что помешался. Однако местный священник всеравно отказался похоронить его в священной земле, потому что не было известно,католик он или нет. Когда мы жили в Шрунсе, мы часто совершали длинные прогулкивверх по долине до гостиницы, где ночевали перед восхождением к Мадленер-Хаус.Это была очень красивая старинная гостиница, и деревянные стены комнаты, где мыели и пили, за долгие годы стали точно отполированные. Такими же были стол истулья. Мы спали, прижавшись друг к другу, в большой кровати под пуховойпериной, а окна были открыты, и звезды были такие близкие и яркие. Утром послезавтрака мы распределяли поклажу и начинали восхождение в темноте, а звездыбыли такие близкие и яркие, и мы несли лыжи на плечах. Лыжи у носильщиков быликороткие, и они несли самую тяжелую поклажу. Мы соревновались между собой втом, кто понесет самый тяжелый груз, но никто не мог тягаться с носильщиками,коренастыми молчаливыми крестьянами, которые говорили только на монтафонскомдиалекте, поднимались с неторопливым упорством вьючных лошадей, а наверху, навыступе у покрытого снегом ледника, где стояла хижина Альпийского клуба,сбрасывали вьюки у ее каменной стены, требовали больше денег, чем былоуговорено, и, сторговавшись, уносились на своих коротких лыжах вниз, словногномы.

Мы дружили с молодой немкой, которая ходила с нами на лыжах.Она была хорошей лыжницей, небольшого роста, прекрасно сложена и брала рюкзактакой же тяжелый, как у меня, и могла нести его дольше. — Эти носильщики всегдапоглядывают на нас так, словно прикидывают, как будут они нести вниз нашитрупы, — сказала она. — Я еще никогда не слыхала, чтобы они назначили однуцену, а после восхождения не попросили надбавки.