— Я хочу измерить температуру. Потом я хочу, чтобы моюодежду высушили и мы могли бы уехать экспрессом в Париж, а там сразуотправиться в американский госпиталь в Нейи.

— Наша одежда не высохнет до утра, а экспрессы тут неостанавливаются, — сказал я. — Попробуйте отдохнуть, а потом поужинаете впостели.

— Я хочу измерить температуру.

Это продолжалось довольно долго-до тех пор, пока коридорныйне принес термометр.

— Неужели других не было? — спросил я.

Когда коридорный вошел, Скотт закрыл глаза и стал впрямьпохож на умирающую Камилу. Я никогда не видел, чтобы у человека так быстроотливала кровь от лица, и не мог понять, куда она девается. — Других вгостинице нет, — сказал коридорный и подал мне термометр. Это был ванныйградусник в деревянном корпусе с металлическим грузилом. Я хлебнул виски и,распахнув окно, секунду глядел на дождь. Когда я обернулся, оказалось, чтоСкотт пристально смотрит на меня.

Я профессионально стряхнул термометр и сказал:

— Ваше счастье, что это не анальный термометр.

— А этот куда ставят?

— Под мышку, — сказал я и сунул его себе под руку.

— Не надо, а то он будет неправильно показывать, — сказалСкотт. Я снова одним резким движением стряхнул термометр, расстегнул Скоттупижаму, поставил термометр ему под мышку, а потом пощупал его холодный лоб иснова проверил пульс. Он глядел прямо перед собой. Пульс был семьдесят два. Язаставил его держать термометр четыре минуты.

— Я думал, его держат всего минуту, — сказал Скотт. — Этобольшой термометр, — ооъяснил я. — Нужно помножить на квадрат всей площадитермометра. Это термометр Цельсия. — В конце концов я вынул термометр и поднесего к лампе, стоявшей на столе.

— Сколько?

— Тридцать семь и шесть.

— А какая нормальная?

— Это и есть нормальная.

— Вы уверены?

— Уверен.

— Проверьте на себе. Я должен знать точно.

Я стряхнул термометр, расстегнул пижаму, сунул термометр подмышку и заметил время. Потом я вынул его.

— Сколько?

Я внимательно поглядел на термометр.

— Точно такая же.

— А как вы себя чувствуете?

— Великолепно, — сказал я.

Я пытался вспомнить, нормальная ли температура тридцать семьи шесть. Но это не имело ни малейшего значения, потому что термометр все этовремя показывал тридцать.

Скотт что-то заподозрил, и я предложил ему поставитьтермометр еще раз. — Не надо, — сказал он. — Можно лишь радоваться, что все такбыстро прошло. Я всегда выздоравливаю чрезвычайно быстро. — Вы молодец, —сказал я. — Но мне кажется, вам все-таки лучше полежать в постели и съестьлегкий ужин, а рано утром мы сможем двинуться в путь.

У меня было намерение купить нам обоим плащи, но для этогопришлось бы занимать деньги у Скотта, а мне не хотелось сейчас пререкаться сним по этому поводу.

Скотт не хотел лежать в постели. Он хотел встать, одеться,спуститься вниз и позвонить Зельде, чтобы она знала, что с ним ничего неслучилось. — А почему она должна думать, что с вами что-то случилось? — Этопервая ночь за время нашего брака, когда я буду спать вдали от нее, и мненеобходимо поговорить с ней. Неужели вы не можете понять, что это значит длянас обоих?

Это я мог понять, хоть и не понимал, каким образом они сЗельдой ухитрились спать вместе прошлой ночью. Однако спрашивать было быбесполезно" Скотт залпом допил виски с лимонным соком и попросил менязаказать еще.

Я нашел коридорного, возвратил ему термометр и спросил,высохла ли наша одежда. Он сказал, что она высохнет примерно через час.

— Попросите прогладить ее. Не страшно, если она будет чутьвлажной. Коридорный принес две рюмки противопростудного напитка, и, прихлебываяиз своей, я уговаривал Скотта не торопиться и пить маленькими глотками. Теперья серьезно беспокоился, что он может простудиться, — я уже понимал, что, еслион схватит настоящую простуду, то его, наверно, придется везти в больницу. Но,выпив, он на какое-то время почувствовал себя прекрасно и был счастлив, чтопереживает такую трагедию, когда он и Зельда впервые после свадьбы проводятночь не вместе. Наконец он захотел во что бы то ни стало позвонить ей сейчасже, и надел халат, и отправился вниз заказывать разговор.

Париж обещали дать не сразу, и вскоре после того, как Скоттвернулся в номер, явился коридорный с двумя новыми рюмками виски с лимоннымсоком. Впервые при мне Скотт выпил так много, но это почти не подействовало нанего, и он только оживился, и стал разговорчивым, и начал рассказывать, какскладывалась его жизнь с Зельдой. Он рассказал, как познакомился с ней во времявойны, как потерял ее и как снова завоевал ее любовь, и об их браке, и о чем-тоужасном, что произошло с ними в Сан-Рафаэле примерно год назад. Этот первыйвариант его рассказа о том, как Зельда и французский морской летчик влюбилисьдруг в друга, был по-настоящему печален, и я думаю, это была правда. Позже онрассказывал мне другие варианты того же самого, словно прикидывал, какой можетподойти для романа, но ни один не был таким грустным, как первый, и я до концаверил именно в первый вариант, хотя любой из них мог быть правдой. Каждый разон рассказывал с большим искусством, но ни один вариант не трогал так, какпервый.

Скотт был очень хорошим рассказчиком. Здесь ему неприходилось следить за орфографией или расставлять знаки препинания, и этирассказы в отличие от его невыправленных писем не вызывали ощущениябезграмотности. Мы были знакомы уже два года, когда он наконец научился писатьмою фамилию правильно, но, конечно, это очень длинная фамилия, и, возможно,писать ее с каждым разом становилось все труднее, и ему делает большую честьто, что в конце концов он научился писать eе правильно. Он научился правильнописать и гораздо более важные вещи и старался логично мыслить об очень многом.Но в тот вечер он хотел, чтобы я узнал, понял и оценил то, что произошло тогдав Сан-Рафаэле, и я увидел все это удивительно ясно: одноместный гидроплан,низко пролетающий над мостками для прыжков в воду, и цвет моря, и формупоплавков гидроплана, и тень, которую они отбрасывали, и загар Зельды, и загарСкотта, и их головы, темно-русую и светло-русую, и загорелое лицо юноши,влюбленного в Зельду. Я не мог задать вопроса, который не выходил у меня изголовы: если рассказ его был правдой и все это было, как мог Скотт каждую ночьспать в одной постели с Зельдой? Но, может быть, именно потому эта история ибыла самой печальной из всех, которые я когда-либо слышал; а может быть, онпросто забыл, как забыл про прошлую ночь.