Виолетта Андреевна опустилась в кресло, от чего то беспомощно развело в стороны подлокотники.

— Мама, я к тебе больше не буду переезжать! Как ты не понимаешь, мое творчество страдает от этого. Если бы не твои постоянные «поехали на дачу», «сходи на рынок», «вытри пыль», я, может, уже давно роман бы написал.

— Ладно, Миша, не сердись. На этот раз я гораздо лучше все устроила. Тебе не придется ко мне переезжать.

Небогов остановился посреди комнаты и настороженно уставился на мать.

— За двести километров от Зеленоморска есть деревня. Приозерное называется. Так вот, там у тети Шуры знакомая живет.

— Нет! — Небогов замотал косматой головой. — Нет!

— Подожди ты, дослушай. У знакомой этой, ее Софья Валентиновна зовут, большое хозяйство, с которым она сама не справляется. Я подумала и решила…

— Решила, значит? — простонал Михаил Александрович. В голове снова появился гроб.

— Решила. Завтра же утром отправляйся туда на лето. Будешь Софье Валентиновне помогать и за это столоваться и жить у нее.

— Господи! Какое унижение!

Небогов воздел к потолку длинные худые руки.

— Брось причитать. Потрудишься немного, а там, гляди, и идею для романа найдешь.

— Да что ты? — Небогов скривил саркастическую гримасу. — В стогу сена найду? Или в навозе откопаю?

— Не паясничай. Все уже договорено. В шесть утра автобус.

— Послушайте меня, Виолетта Андреевна, никуда я отсюда не уеду. Это мое последнее слово!

***

Через три часа монотонного пути по шоссе изможденный автобус, следовавший по маршруту Зеленоморск — Приозерное, свернул на проселочную дорогу и затрясся, как от болезни Паркинсона.

Михаил Александрович выглянул в окно, и в его печальных глазах отразился серый пейзаж — маленькая деревня, обнятая подковой стального озера.

«Каждое лето Михаил Александрович был вынужден прерывать свой литературный труд, дабы отправиться в захолустную деревню вдалеке от дома и зарабатывать на кусок хлеба тяжелым физическим трудом». Именно так напишут о Небогове его будущие биографы. «Хозяйка фермы, Софья Валентиновна Халявка, ограниченная и жестокая пенсионерка, заставляла писателя выполнять самую грязную работу. Грошей, которые она платила, едва хватало на бумагу и… шариковые ручки».

Небогов поморщился. Как жаль, что нынче не пишут чернилами. «Шариковая ручка» звучит совсем не поэтично. Как-то по-собачьи.

На странице с описанием этого периода жизни Михаила Александровича обязательно будет фотография старого покосившегося домика и грязного двора, по которому ходит тощий и унылый домашний скот.

Дом с табличкой «Каменная 27» обманул скорбные ожидания Небогова и испортил драматический момент в трудах его будущих биографов. Двухэтажный особняк старой постройки, но чрезвычайно ухоженный, приветливо глядел на Михаила Александровича множеством чистых окон с крестообразными рамами. За сетчатым металлическим забором виднелся просторный двор с выметенными бетонными дорожками и посаженными вдоль них круглоголовыми кустами.

— Михаил Александрович?

Небогов обернулся и увидел женщину лет тридцати. Круглое лицо в оправе темных курчавых волос, смешной вздернутый нос, такой же розовый, как и полные щеки. На плечи она накинула красный платок с пестрым узором, а из-под длинного коричневого плаща виднелись крепкие ноги в теплых красных колготках. Должно быть, женщина подбирала колготки под платок, но из-за того, что вещи эти имели разный оттенок, наряд вышел безвкусный, вычурный.

«Как с ярмарки», — отметил про себя Небогов.

— Да, я Михаил Александрович. Я ищу дом… — Небогов достал из кармана клочок бумаги, будто не помнил имени, и прочел медленно, — Софьи Валентиновны Халявки.

— Это я и есть.

Женщина кротко улыбнулась, обнажив хорошие мелкие зубы. И с чего он решил, что его тираном в изгнании станет пенсионерка?

— Я ходила встречать вас к автобусу, но, видно, мы разминулись. Вы проходите в дом, чего мы тут стоим-то.

На просторной веранде Михаила Александровича ожидал завтрак, накрытый белым вышитым полотенцем.

— Устали с дороги? Откушайте, пожалуйста, — предложила круглолицая.

Пока Небогов «откушивал» пять пирожков с мясом, тарелку салата Оливье, две котлеты с сыром и полную кружку горячего какао, хозяйка безмолвно наблюдала за ним, сидя по другую сторону стола.

— И где вы меня поселите? — спросил, наконец, Михаил Александрович, дожевывая завтрак.

— Да где вам понравится! Места хватает, слава богу. Поначалу можете устроиться в зале наверху, оттуда озеро видать, — она снова обнажила белые зубы и принялась накручивать на палец кончик платка.

— И что будет входить в мои обязанности?

Софья Валентиновна потупила темные глаза.

— Ну, не знаю. Что всегда.

— Интересно, — язвительно протянул Небогов и громко отхлебнул какао. — Откуда мне знать, если вы, человек, так сказать, с детства в этом опытный, сами не знаете.

— С чего это? Совсем я не опытная, — обиделась хозяйка.

— Вот-те раз! Ну ладно, — Небогов отодвинул в сторону пустую чашку. — Дело усложняется. Значит, мне придется самому все ваше хозяйство исследовать и решать, что с ним делать. А платить вы мне сколько собираетесь?

Глаза Софьи Валентиновны вдруг широко открылись и наполнились слезами. Она зашевелила губами, пытаясь что-то ответить, но не могла произнести ни слова.

И тогда Небогов все понял. Его левый глаз задергался от нервного напряжения.

— Мне сказали, что вам нужен работник. За скотом ходить, в огороде копать, — тихо пояснил он. — А выходит… выходит, меня к вам свататься подослали.

Гладкие, словно японский фарфор, щеки Софья Валентиновны запылали от стыда и досады. Блестящая полоска над нижним веком собралась в крупную слезу и поползла по щеке.

— Срам-то какой, господи! — сказала она, встала и отошла к буфету, стараясь незаметно смахнуть слезу кончиком платка.

Небогов часто моргал. Он не знал, что сказать этой бедной женщине. Нужно было объясниться с ней прежде, чем садиться за стол. Теперь вкусное угощение, которое селянка явно готовила с особым старанием, усугубляло муки его совести, будто совесть эта находилась где-то в желудке. Окажись здесь сейчас Виолетта Андреевна, он, наверное, поколотил бы ее. Даром, что мать. И надо же было подстроить такое издевательство.

— Вы простите меня, пожалуйста. Я сейчас же пойду обратно на автобус.

— Автобуса не будет до завтрашнего утра.

Софья Валентиновна повернулась к Небогову. Она совладала с чувствами, и только небольшие розовые пятнышки на лице выдавали ее волнение.

— В полдень ушел последний рейс на Зеленоморск.

— Как неудобно. А можно здесь у кого-нибудь комнату снять до завтра?

— Да чего уж там, можете в зале заночевать на втором этаже. Опасаться вам нечего. Исследовать хозяйство никто принуждать не станет.

Небогов побледнел от стыда.

— Матушке вашей обещано, что с вами все благополучно будет. Правда, она говорила, что вы ждете не дождетесь, чтобы…

Она осеклась и махнула рукой.

— Ну и ладно. В общем, оставайтесь, а я управляться пошла. Прошу меня простить, — закончила