— Так матушка ваша всем знакомым по экземпляру подарила. Она вами очень гордится. Говорит: «Миша мой — талант. Он еще всем покажет!»

В душе Михаила Александровича закипела радость. Мало того, что он услышал в свой адрес похвалу от простой мудрой женщины (при том, весьма недурной собой), но еще и узнал, что мать ценит его творчество. Он-то думал, что в кругу своих знакомых она тоже называет его «писакой» и насмехается над его трудом. А, выходит, на самом деле, она им гордится.

Еще долго сидел Небогов на веранде и разговаривал со своей новой знакомой. Софья Валентиновна с неподдельным интересом слушала истории появления тех или иных рассказов, задавала вопросы, высказывала простые и емкие суждения.

Когда Небогов вернулся в отведенную ему комнату, было уже за полночь. Набухавшее весь день небо разразилось яростной грозой. Дождь бил в окна, и от его хлестких капель стекла возмущенно гремели. Молнии то и дело освещали озеро, склоны и лес, которые, казалось, менялись при каждой вспышке.

В такую ночь едва ли удастся поспать. Да и не хочется совсем. Небогов уселся на высокую перину, которая мягко выпустила поток ароматного воздуха.

Никакой он не современный писатель, а русский мелкопоместный дворянин. Село Приозерное досталось ему в наследство от покойной матушки. Небогов представил Виолетту Андреевну на смертном одре, и на его глаза навернулись слезы. Вот уже несколько лет живет он холостяком в деревне и успешно ведет дела. Крестьяне его любят и уважают, так как Небогов — хоть и строгий, но справедливый барин. Вместе с ним в доме живет молодая экономка Софья Валентиновна — девушка скромная и рассудительная. Она чрезвычайно нравится Михаилу Александровичу и отвечает ему взаимностью. От мысли о взаимности в голове Небогова приятно помутнело. Он поднялся на нетвердые ноги, постоял с минуту и решился.

В спальне экономки, находившейся прямо напротив покоев Михаила Александровича, горел слабый свет. Он осторожно приоткрыл дверь. Софья Валентиновна сидела у старенького трельяжа. На ней была тонкая ситцевая сорочка, облегавшая большие красивые груди и расклешенная книзу. Колечки волос падали на спину, плечи и лицо.

— Что случилось? — недоуменно спросила она.

— Софья Валентиновна.

Голос снова не слушался Небогова, но уже не от сытости, а от страсти.

— Софья, я пришел осуществить первоначальную цель своего визита.

— В огороде покопать? — шутливо спросила она.

— Нет. Свататься.

С этими словами он решительно подошел к ней и стал целовать, блаженно вдыхая запах ландышей от ее пушистых волос.

***

Было в этой женщине что-то особенное. По натуре простая и прямая, как деревянная ложка, она порою сверкала сообразительностью, словно изысканное столовое серебро. Бесформенная, с грубыми руками, она орудовала лопатой с силой и уверенностью непьющего деревенского мужика, но стоило Небогову проявить к ней нежность, как все ее черты смягчались, прикосновения становились нежными, а взгляд излучал ту особую чистую любовь, которую может дарить только женщина, не ждущая ничего взамен. Ее чувство было, как тихий высокогорный ручей. Свежее и прозрачное, оно выбивалось из недр души, чтобы напоить путника, не забросав при этом его одежду брызгами обид и требований, не оглушая громом упреков, как делают это иные водопады.

С неделю Михаил Александрович наслаждался своей новой жизнью. С его лица сошла обычная бледность, щеки зарумянились, как у малыша, едва оторвавшегося от груди. Но чем толще становились Небоговские бока, тем скорее возвращалась к нему обычная творческая тоска. Ненаписанный роман снова являлся в кошмарах…

Михаил Александрович заходил в книжный магазин, где на многочисленных полках стояла только одна книга — его книга. Он брал первый попавшийся экземпляр, открывал его и с ужасом обнаруживал, что все страницы пусты.

В другой раз он оказывался на судебном заседании в качестве ответчика, а истцом выступала некая Дарья Хромая, у которой имелись неопровержимые доказательства, что единственный роман Небогова написан ею. Добавляло Михаилу Александровичу позора еще и то, что Дарья была и в самом деле хромая и вообще кривоватая. За дверями судебного зала Небогова ждала толпа, разъяренная обидой, которую горе-писатель нанес несчастному инвалиду. Когда судья выносил смертельный приговор, огромные дубовые двери открывались, и Михаил Александрович просыпался в поту.

Если бы одним утром с Небоговым не случилось необыкновенное, можно даже сказать, магическое происшествие, история его могла бы окончиться очень печально.

Проснувшись, как всегда, довольно поздно, Михаил Александрович обнаружил на тумбочке возле кровати небольшую картонную коробочку, обвязанную атласной лентой. Под коробочкой лежала записка, в которой говорилось следующее.

«Михаил!

Чувствую, что тебе плохо, и не могу больше смотреть, как ты терзаешься. Вещь, которую ты найдешь в коробке, обязательно поможет тебе. Она заговоренная.

Уехала за саженцами в город. Вернусь после обеда с дедом Николаем».

Небогова не на шутку озадачили слова Софьи. Как-то раз она упомянула, что бабка ее была деревенской врачевательницей, но сама Соня казалась ему совершенно не склонной к мистицизму.

Он осторожно открыл коробку и обнаружил в ней деревянные четки. Крупные блестящие бусины были окрашены в темно-бордовый цвет. На некоторых красовался витиеватый черный узор, что придавало вещице еще больше загадочности.

Михаилу Александровичу понравился неожиданный подарок. Гладкие темные бусины было приятно перекатывать между пальцами и передвигать по крепкой черной нитке. Кроме того, Софья была женщиной серьезной. Она никогда ничего не говорила зря, а, значит, ее словам можно было доверять.

Что, если четки, на самом деле, заколдованные? Что, если Небогов повертит их в руках, и его озарит новая выдающаяся идея?

И он принялся вертеть. Позавтракал и вертел. Вымыл посуду и вертел. Потом устроился на старом кресле под деревом во дворе и продолжал перебирать бусины, глядя перед собою и размышляя, какой сюжет вдохновил бы его. Какой персонаж позволил бы не сомневаться в каждом написанном предложении, но шел свободной легкой походкой от завязки и до самого конца романа.

Мысли толкались и гудели, словно покупатели в очереди за дефицитным товаром, которого никак не хватит на всех. Бусины грелись в руках и становились мокрыми.

И чего это он вдруг ударился в суеверия? Ладно Сонька, глупая деревенская баба! Он-то хорош! Образованный здравомыслящий человек, и поверил в такую ерунду.

Небогов швырнул четки в сторону, досадуя на Софью Валентиновну, на мать, сославшую его сюда, на свои собственные мысли, которые, вместо полета, выстраивались в очередь за итальянскими сапогами, или черт знает чем.

Когда Софья Валентиновна вернулась из города, уже опустились сумерки. Окна ее дома темнели, словно вход в пещеру.

— Уехал! — выдохнула она чуть слышно.

Не нужно было дарить ему четки. Решил, что