давал ровно столько, чтобы почти не видать было звезд, оттого в огороде стояла кромешная темень. Ива привычно перепрыгнула грядки, чтобы не потоптать, юркнула мимо озаренного окошком квадрата и тоже нырнула в малину.

– Кто тут?

И едва не заорала! Потому что стерег ее вовсе не домовик или какой еще дворовой нечистик. Там, умостившись на плотно набитой торбе, сидел Бран.

– Я не трону… – хмуро пробормотал он в сторону. – Дозволишь слово молвить?

Ива попятилась, оглянулась на оконце, в котором виднелись силуэты родителей. Даже если захочет, не тронет. Позвать родных на помощь она всяко успеет. Но и подходить ближе Ива не стала.

– Ну, молви…

Куда только делись спесь и молодецкая удаль кузнеца? В кустах прятался, словно ощипанный петушок. Он низко клонил голову и сутулился, чтобы его огромную фигуру никто не опознал.

– Я… это… – И замолчал, как воды в рот набравши.

Ива помогла разговору:

– Ты разве не ушел из Клюквинок? Мать рыдала, до самой околицы провожая.

– Ушел… Да вернулся с полпути. Не боись, не задержусь тут. Просто… – Кузнец вздохнул и встал во весь рост. Нет, все такой же сильный и страшный. Схватит – опомниться не успеешь! Но весь вид его говорил, что кузнец явился не для того. – Не мог я уйти, с тобой словом не перемолвившись.

Неужто станет прощения просить? А и есть за что, если по правде! За такое, честно сказать, кровью платят, а не красивыми речами. Вот только Еня рядом не стояла, а ведь именно перед нею кузнецу следовало бы гнуть спину… Может, раньше успел?

Бран проговорил единым духом:

– Я на тебя зла не держу. Ты, конечно, девка дура. И вообще, за косы бы тебя да на лавку животом… – Но опомнился и закончил так, как и готовился все то время, пока дожидался Иву: – Но я тебя прощаю. Мне и верно в Клюквинках не жизнь, а тоска одна. Уйти к лучшему.

Ива аж задохнулась. Он прощает?! Неужто не помнит ее слов, мольбы не помнит? А и понимал ли с самого начала, что сотворил? А Еня? Она небось тоже умоляла не трогать! И ведь нескладеху опозорили не в урожайную ночь, ее Бран попортил так, что теперь не отмоешься!

Будь Ива полным силы мужем, дала бы в морду – и дело с концом. Еще, пожалуй, стоило кликнуть соседей. После случившегося кузнеца уже не провожали бы, а на вилы подняли: и людей ведь ослушался, и богов! Но тогда снова явился бы староста, подняла бы крик Прина. И Ене еще раз пришлось бы подтвердить преступление, снова пережить то, от чего Ива сама до сих пор ночами просыпается в поту.

Поэтому она сделала иное. Стиснула зубы, изгоняя страх, подняла голову и подошла к кузнецу. Он едва не попятился: неужто девкины глаза сияют тем же зеленым пламенем, который выжигал его изнутри во время хворобы? Нет, померещилось!

Ива потянула его за рубаху, чтобы смотрел в лицо, не отворачивался:

– Я тебя уже простила, Бран, хотя теперь и жалею. Бросишься в ноги, может, простит и Еня…

– Да не неволил я ее!

Ива продолжила, точно ее и не перебивали:

– …но есть те, кто прощать не умеет. Есть боги, которые не милуют, а платят той же монетой. И однажды тебе придется предстать перед ними.

* * *

Плох тот жених, что оставляет невесту одну темной ночью и позволяет идти без присмотра во время шумного праздника. Даже если поссорились, даже если на душе гадко. Аир хорошим женихом себя не считал, но и Иву бросать одну не собирался. Когда она отправилась домой, он тихонько двинулся за нею. Девка не заметит слежку, пока Хозяин сам не захочет ей показаться, но зато точно никто не посмеет ей навредить.

Аир все смотрел на тонкую фигурку, и его раз за разом бросало в жар. Слишком хорошо помнило тело прикосновения, слишком сладок оказался поцелуй. И слишком горек вопрос.

Он хотел оставить ее, когда Ива вошла во двор, но вновь помедлил. На болотах холодно, на болотах пиявки сосут стылую кровь, а утопницы поют тоскливые песни. А здесь свет от окна и запах свежего печева. Он посидит у дома невесты самую малость, а потом уйдет. Просто чтобы убедиться, что легла спать. Но вместо того, чтобы отправиться в опочивальню, Ива вновь вышла во двор. А там…

Зубы Хозяина болота отчетливо скрипнули в тишине. Ибо во дворе девушку поджидал проклятый кузнец. И она без страха пошла к нему, о чем-то перемолвилась и… поцеловала? Далеко, не слышно. Милуются, шепчутся о несбыточном будущем или дают друг другу обещания? Не разобрать. Зато как одно тело прильнуло к другому, и в темноте видно. Тогда-то Аир поверил в россказни, которые из уст в уста передают друг другу деревенские: у Хозяина болота нет души. Одна черная лужа в груди.

Кузнец перелез через забор и медленно побрел к околице. А Хозяин болота – за ним. Долго шли они вдоль кромки леса – по самой границе владений нечисти и царства людского. В прежние времена Хозяин болота уже здесь растерял бы всю свою силу, но теперь у него была невеста из деревни. Та, что протоптала ему тропку в Клюквинки и отомкнула крепкие запоры. Теперь весь лес принадлежал Господину топей, а пройдет еще немного времени, наступит осенняя пора свадеб, и черные щупы дотянутся до деревни. И свершится давняя месть. Пока же… пока Хозяин выжидал. И следовал за ночным путником до тех пор, пока тот, притомившись, не свернул в чащу на ночлег.

Бран не боялся ни темноты, ни леса. Кого бы бояться молодцу, одним окриком усмирявшему норовистого жеребца? Он привычно сложил костер и наломал веток для настила. Холодновато будет, ну да ничего, не простынет. Узнай матушка, она бы ему попеняла, но матушка осталась в Клюквинках, а ему, Брану, дальше идти своей дорогой.

Огонек робко затрепетал на дровах, из торбы появился добрый кусок сала, хлеб и луковица. И фляжка с медовухой появилась, тоже не лишняя перед важным делом. Но едва кузнец сделал глоток, как из густой темноты меж деревьями соткался силуэт. Человек не спрашивал дозволения присоединиться. Он просто подошел и, скрестив босые ноги, сел напротив. И Бран узнал человека.

– Чего надо, чужак?

Улыбка получилась недоброй. С такой обыкновенно предлагают выбрать между кошельком и животом, а не к вечере присоединяются. А хуже улыбки были глаза: они словно бы светились зелеными пламенами, но не грели, как рыжие всполохи