ты подмножество!..Рассвет бушует на земле И разрывает сердце мне. Прощайте, милый шевалье! Держитесь твердо на коне! В бокалах на моем столе На дне мерцает не вода. Прощайте, милый шевалье! Я буду помнить вас всегда!

Потом она проводила его к воротам полка. Перед тем как скрыться в проходной, Сергей крепко обнял женщину – на зависть дежурного по КПП сержанта – и шепнул:

– Завтра воскресенье. Утром приду к тебе снова. Тетя Геля пойдет в костел?

– Пойдет. Я буду очень тебя ждать!

И утром он пришел, точнее, прибежал запыхавшись.

– Я к тебе на волне вероятности… Прости, но отпустили только на час.

– Хоть час, а все равно наш.

И снова было радостное безумство двух тел. Она сразу же повела его, как в танце, в сладострастнейшем танго, задав ему свой ритм, свой темп. Она перебрасывала его с бедра на бедро, словно горячий каштан с ладони на ладонь. И снова она закричала тем криком, с каким женщина возносится на седьмое небо. И он вторил ей.

– Матка Боска, что это было?! – блаженно вопрошала она своего шевалье.

Сергей томно улыбался:

– Это было, как в оборвавшимся лифте… Когда хватаешься за все, что под руку попадется… Вот очнулся, а в пальцах твоя грудь.

– Успел ухватиться?

– Да. Только это и спасло.

– А ты падал в лифте?

– У нас в доме всего четыре этажа. Лифта нет.

– Нех шен стреже, Езус Христус!

– Что ты сказала?

– Да хранит тебя Христос! Тераз, завше и на веки веков!

В Белосток она возвращалась пригородным поездом. Смотрела в вагонное окно и в душе сами собой оживали строки старинного романса:

Я ехала домой, душа была полна Неясным для самой, каким-то новым счастьем.

По пути попадались станции, забитые войсками, платформы с танками, грузовиками, орудиями. Она не считала их, нигде не отмечала. Вспоминала полузабытые строки.

Я ехала домой… Двурогая луна Смотрела в окна скучного вагона. * * *

Командир 1-го стрелкового корпуса генерал-майор Федор Рубцов был тоже из царских унтеров и тоже, как и большинство «пролетарских генералов», выходцем из села. Несмотря на все его боевые заслуги в Гражданскую – переход через Сиваш, крымские бои против врангелевцев, Голубцов посматривал на него свысока. Он знал про то, как, поступая в академию, Рубцов в простеньком диктанте сделал сорок ошибок. Правда, потом он отличился на Финской, его дивизия действовала очень успешно, а, значит, именно он имел самый недавний боевой опыт. К тому же командовал корпусом почти год. В его аттестации была строка, которая настораживала Голубцова: «Должности командира корпуса вполне соответствует. В военное время может командовать армией». Не подсидел бы в мирное время? Он да Хацкилевич – первые претенденты на его командармовское место. Но внезапная ночная проверка его 8-й дивизии, получившей полный «неуд», отодвигала Рубцова на второй план. Столь безотрадные результаты привели обоих в глубокое уныние. Оставшись в рубцовском кабинете вдвоем, они невесело посмотрели друг другу в глаза:

– Что будем делать, Федор Дмитриевич, с такой боеготовностью? – вопросил Голубцов, потирая массивный подбородок.

– А что тут сделаешь, если развернуться не дают? – закурил в конец расстроенный Рубцов. – Ни учений толком не проведешь, ни полигонов тут нет. Вот устроили в старом коровнике стрельбище – из наганов палим.

– Развернуться не дают никому. Граница рядом. Но делать что-то надо.

– А если по ночам учения проводить? Тогда можно полк против полка вывести.

– Ага, они в темноте штыками друг дружке глаза повыкалывают. Маршевую подготовку еще можно по ночам отработать. А вот двусторонние учения…

– А что если так: я могу поднять только один полк. И мой сосед Гарнов тоже имеет право поднять полк. Так? Вот мы и сведем их вместе на одном боевом поле. Полк против полка! Чем не дивизионное учение?

– Я-то по другому мерковал: взять от каждого корпуса по полку – два пехотных, два танковых, один кавалерийский… Свести их вместе, да и учинить «малые маневры». Но пять полков – многовато, не дадут развернуться. Да и где мы такое поле найдем, чтобы нас особо с воздуха не засекли?

– А мы сейчас карту глянем… Вот здесь например. Им двадцать километров переться и нам почти столько же. На этих холмах и поиграем. Тут и в лесу укрыться можно.

– Идея интересная… Но в Минске проведают, по шапке мне дадут.

– Пока проведают, мы успеем по три полка с каждой стороны прокатать…

– Ох и хитрый ты жук, Федор Дмитриевич! Давай планируй. Рискнем, пожалуй…

* * *

Голубцов любил Лермонтова и считал его своим сослуживцем по Кавказу. Любил он и кавказскую кухню, и особенно восточные сладости – халву, пахлаву, шербет. Лана, некогда шеф-повар ресторана «Нарев», выпекала для генерала его любимые азербайджанские пирожки шакербура – с начинкой из тертых орехов, корицей и кардамона. Каждое утро, капитан Горохов забирал в столовой коробку с горячей выпечкой и доставлял в приемную. Приносил Голубцову утренний чай в армудике – в грушевидном турецком стаканчике – и блюдечко с шакербурой. Голубцов радостно оживлялся и всегда приговаривал:

– Это вам не