– А ты к Лосю не обращался? Это ведь по его теме… Давай с ним поговорим. Две головы хорошо, а три… Семен Львович? Загляни на минутку.

Начальник третьего отдела не заставил себя ждать. Он был в хороших отношениях с Хацкилевичем и потому выслушал его сообщение с выражением искреннего сочувствия. Выслушав, тяжело вздохнул.

– Право, вы меня ставите в неловкое положение, дорогие товарищи. Я – военный контрразведчик, мое дело – шпионы и диверсанты. А там епархия территориальных органов НКВД. Понимаете, там чистая «гражданка», и мы, военные чекисты, для них не совсем свои… У них есть много поводов послать меня подальше. Вежливо, конечно. Да еще взять на заметку, как сочувствующего врагам народа. Да и вас, Михаил Григорьевич, тоже возьмут на карандаш, если начнете на них давить. Но я все же попробую вам помочь. По какой статье они проходят?

– Как социально вредные элементы.

– О, так их просто выселяют, то есть перемещают в другую местность! Ничего страшного в этом нет, хотя, конечно, и это очень неприятно. Покидать свой дом, уезжать в неизвестность. Как я им сочувствую, Михаил Григорьевич! Эти «территориальники» иногда перегибают палку и очень не любят, когда им говорят об этом. Но я, конечно же, вмешаюсь. Не волнуйтесь. Все выясню и вам доложу.

– Спасибо, Семен Львович, вся надежда на вас! – посветлел Хацкилевич.

– Вот посмотрите, у нас из Белостока выселяют двенадцать человек по фамилии Гурман. Вся их вина, что они занимались при поляках торговлей. А кто не занимался? Ко мне пришла старая женщина Блима Шмульевна Гурман и плакала у меня в кабинете. Как будто это я их арестовал. Спрашиваю: «Почему вы пришли ко мне?» Отвечает: «Потому что вы еврей». Я ей говорю: «Я прежде всего коммунист. В партии нет ни евреев, ни русских, в партии только большевики». И вы знаете, что она мне сказала? Ох, не буду повторять!

Лось проводил Хацкилевича к машине, поджидавшей его у парадного подъезда.

– И я вам так скажу напоследок: что ни делается, все к лучшему. Пусть ваши уедут пока из Белостока. Целее будут. Страшно подумать, если сюда вдруг нагрянут немцы. Еще страшнее то, что они сделают здесь с вашими родственниками и другими евреями. Это же бандиты! Зоологические антисемиты!

Хацкилевич понял, что Лось ничем не поможет. Молча пожал ему руку и уехал в расположение перебравшейся в Белосток из Слонима 29-й моторизованной дивизии имени Финляндского пролетариата.

Если Брест польские евреи называли между собой «Польским Иерусалимом» (там была самая большая в Восточной Европе синагога и, наверное, самая крупная диаспора), то Белосток претендовал на роль Хеврона – второго города в древней Иудее. И в Бресте, и в Белостоке две трети всех горожан исповедовали иудаизм и чтили субботу. В начале 1900-х годов в мире не было такого города, где бы была такая концентрация еврейского населения – свыше сорока тысяч человек.

Поначалу белостокские евреи горячо приветствовали советскую власть, надеясь, что ее многочисленные представители в «Кресах всходних» отнесутся к своим соплеменникам если не по-братски, то, по меньшей мере, сочувственно. Прошло несколько недель и эти добрые надежды улетучились, как роса с полуденной травы. Это было непостижимо: советские евреи преследовали польских евреев, закрывали торговлю, национализировали многочисленные магазины, лавки, фабрики, мастерские. Хуже того – стали арестовывать ни в чем не повинных потомков библейских царей и пророков, жрецов и учителей, сажать их в товарные вагоны и отправлять невесть куда – на восток, за Урал, в Сибирь… Впрочем, такой же участи подверглись и многие поляки – бывшие чиновники, полицейские, профессоры… Но о них в синагогах не говорили. Ребе Маршак вещал в узком кругу: «Это точно – конец света: евреи ополчились против евреев! Где это видано? Это гражданская война времен Израиля и Иудеи. Хеврон восстал на Иерусалим! И чем все это кончилось?! Где Моисей, который нас выведет из этого плена красных египтян?!»

Но плен «красных египтян» с каждым месяцем становился все жестче и жестче. Ханайка полнилась тревожными слухами. Гурманы, соседи Агнессы, ужасаясь, читали ей вслух письмо из Москвы, где сообщалось, что их швагер[12] Борис Лазаревич Гурман, товаровед «Снабтекстильтяжа» Главснаба Наркомата тяжелой промышленности СССР, расстрелян вместе со своей русской женой Екатериной Ивановной. И теперь, наверное, приходит их черед – в одном только родном Белостоке уже арестовано двенадцать Гурманов и даже старика Менделя Мошковича взяли.

Агнесса сочувствовала им на словах, но в душе считала, что рано или поздно это должно было бы произойти. Нельзя же, в самом деле, чтобы Белосток стал Хевроном? А с каким трудом она пробила себе место в плотных рядах евреев-стоматологов, сделавших эту профессию своим клановым ремеслом?

При всех своих неудовольствиях она не считала себя антисемиткой, тем паче, что второй муж ее был евреем, и о нем у нее остались самые приятные воспоминания.

Слухи и толки о многочисленных арестах в Белостоке не могли пролететь мимо ушей командующего армией. Единственный человек, который мог расставить все точки над «и», был начальник областного управления НКГБ майор госбезопасности Сергей Бельченко. Как-то под чаек в комнате отдыха Голубцов осторожно расспросил его об арестах, столь нашумевших в Белостоке. Бельченко заговорил поначалу резко, привычно выбрасывая казенные формулировки одну за другой:

– Мы все делаем в соответствии с решением правительства, ведем большую работу по очищению от враждебных элементов Западной Белоруссии. Да, мы высылаем из Белостока враждебные элементы из числа местных жителей. Вчера была проведена большая операция по их аресту, всех погрузили в вагоны и отправили на восток. И я с полной уверенностью скажу – эти выселенцы, начнись война, стреляли бы нам в спину…

Голубцов налил по рюмке грузинского коньяка. Бельченко сбавил пафосный тон.

– Константин Дмитриевич, вы же сами все видите… Чужой город, и все еще очень враждебный, хотя прошел уже год, как мы тут работаем. Были случаи, когда враждебные элементы жестоко мстили местным активистам за помощь нашим войскам и органам. Убивали их из-за угла, сжигали их дома и хозяйственные постройки. Знаю немало случаев, когда националисты бросали гранаты в помещения, где проходило