– Да.

– А разве деревья разговаривают?

– Все друг с другом разговаривают. Не все слышат, когда с ними говорят.

– А ты всех слышишь?

– Я слушаю.

– А почему глаза не открываешь?

– Так меня ничто не отвлекает.

Лицо у человека при этих словах приобрело такое выражение, словно он споткнулся на ровном месте и никак не может понять, как такое могло приключиться.

– Кто же тебя этому научил? – спросил он медленно, почти с опаской.

Девочка пожала плечами.

– Никто. Это же очень просто – и учиться не надо. Хочешь – сам попробуй. Дерево сказало, что ты сможешь.

– Какое оно, однако… умное, – пробормотал человек, почесывая кончик носа.

– Оно просто все знает.

Девочка открыла, наконец, глаза, и человек невольно отступил – такой не по-детски серьезный был у нее взгляд. Да и все поведение девочки, как и ее речь, сильно отличались от обычного поведения и речи крестьянских детей. А она, судя по платью, была именно из крестьян, хотя и не самых бедствующих.

– Откуда же дерево все знает? – спросил незнакомец не столько ради ответа, сколько ради того, чтобы хоть чем-то скрыть свое смущение перед взрослым взглядом этого странного ребенка.

– Так ведь давно здесь стоит, – ответила девочка таким тоном, словно все было очевидно и без её пояснений.

– Ну и что? – глуповато спросил незнакомец.

– Если долго стоять на одном месте, оно делается как вода: в нем все становится видно и даже то, чего в другом – совсем незнакомом месте – нипочем не увидеть.

Изумленный человек потер лоб рукой.

– Это тебе тоже дерево сказало?

– Нет, – девочка засмеялась. – Это тебе любая лесная фея расскажет. Их тут много, но они летают, поэтому знают не всё.

– А ты?

– И я на одном месте тоже долго боюсь стоять.

– Почему же?

– Все знать страшно.

Человек с минуту молча смотрел на девочку.

– Сколько тебе лет, дитя? – спросил он и голос его при этом почему-то дрогнул.

– Не знаю.

– Около пяти, да?

– Не знаю.

Девочка опустила голову, набычилась и посмотрела исподлобья, сразу став похожей на любого другого крестьянского ребенка.

– А зовут тебя как?

Незнакомец присел перед девочкой, заглядывая ей в лицо, и отметил про себя, что простой вопрос заставил ее почему-то смутиться.

– Ну же! Что тебя так озадачило? Ты и имени своего не знаешь?

– Знаю… Дома все меня зовут Жанной.

– Прекрасное имя. Но тебе, кажется, не нравится?

– Нравится. Просто дерево говорит, что я – Клод.

Человек опустился на траву, не отрывая взгляда от девочки. Было видно, что он взволнован, хотя и сам, кажется, еще не понял причины своего волнения.

– А как зовут твою матушку?

– Изабо. Все зовут ее Изабелетта Римлянка, а когда разговаривают с ней, говорят – мадам Вутон.

– А отца?

– Жак Арк.

– Значит, ты – Жанна Арк?

Снова замешательство.

– … Я – просто Жанна. А в этом лесу – просто Клод.

По запинкам и неуверенности в голосе было ясно, что тема имени девочку если и не пугает, то очень смущает, и человек решил больше пока ничего не уточнять. Он снова задумался, нахмурив брови, а Жанна-Клод, пока он размышлял, осмотрела грубую коричневую сутану незнакомца, подпоясанную простой веревкой, его истертые кожаные сандалии, и решилась спросить сама:

– А тебя как зовут?

Человек, не прерывая раздумий, посмотрел девочке в глаза.

– Спроси у дерева, оно ведь все знает.

– Нет, – покачала головой девочка, – просто так оно не скажет. Ты подойди, обними его руками и немного постой, послушай.

Человек, с улыбкой, замахал руками.

– Нет-нет. Для меня это слишком сложно. Лучше я сам тебе скажу, что меня зовут Мигель.

– Какое смешное имя, – улыбнулась девочка.

– Испанское. А по-французски я…

Но договорить он не успел. Глаза девочки округлились, рот приоткрылся, и она не столько сказала, сколько трепетно выдохнула:

– Я знаю… Как святой Мишель, да?

ФОНТЕВРО

(лето 1412-го)

Растянувшееся на побережье Луары аббатство Фонтевро летом представляло собой место, вполне достойное служить земным воплощением райского сада.

Благоухающие медом цветники одурманивали каждого входящего и ярким многообразием красок, и какой-то особенной, знойно-летней истомой, когда кажется, что нет на свете большего блаженства, чем прилечь где-нибудь в тени на изумрудной сочной траве и целиком отдаться созерцанию всего, на что упадет переполненный ленью взор – от торчащей перед самым носом травинки, до высокого библейского неба.

В хозяйственных пристройках редко и густо мычали разморенные зноем коровы, и пчелы вплетали свой низкий басовый гул в тонкое птичье щебетание. Огородные квадраты на полях аббатства хоть и не были еще тем образчиком итальянского искусства, которым много позже украшала окрестности своих замков Екатерина Медичи, все же отличались от обычных крестьянских посадок и ровностью рядов, и густотой взошедших побегов.

Несколько монахинь в легких летних сутанах – каждая на своем огороде – исправно махали тяпками, отбрасывая в сторону ненужные ветки, подгнившие после обильных дождей листья и вырванные сорняки. Работали они сосредоточенно, почти механически, но всякий раз, разгибая спину чтобы вытереть напотевшее лицо, нет-нет да и бросали любопытствующие взгляды в сторону внешних ворот аббатства, где вот уже больше часа по-светски оживленно проводила время пестрая, желто-оранжевая свита герцогини Анжуйской, щедро «разбавленная» темными камзолами лотарингских лучников.

Поводом для встреч мадам Иоланды и Карла Лотарингского служила материнская тоска герцогини по маленькому Рене. И хотя у воспитателей не принято было баловать воспитанников родительскими ласками, герцог Карл – несомненно по доброте душевной -нет-нет да и привозил мальчика в Фонтевро, куда приезжала и герцогиня Анжуйская со старшими детьми.

Невинные и трогательные картины краткого семейного воссоединения продолжались как правило недолго. Дети, радуясь возможности поиграть и похвастать тем, чем обычно хвастаются дети, которые видят друг друга не более двух раз в год, быстро исчезали вгустых зарослях сада. А мадам Иоланда и герцог Карл удалялись для беседы в собор.

Этот собор давно уже стал любимым местом герцогини. И всякий раз, приезжая сюда, она неизменно шла поклониться одном из четырёх расположенных там надгробий.

– Вы отдаете дань уважения прежнему владельцу Анжу или вас привлекает его легендарный сын? – спросил герцог Карл, когда вслед за мадам Иоландой он с облегчением шагнул с разморенного солнцем двора в прохладу под белыми каменными сводами.

– Ни тот ни другой, – ответила герцогиня.

Шурша тяжелым подолом своего платья, она подошла к женскому надгробию, выделявшемуся особым мастерством ваятеля, и опустилась на колено.

– Мадам Алиенора? – усмехнулся герцог. – Мне бы следовало догадаться.

Сквозь высокие соборные окна проникали солнечные лучи, создавая из невесомой пыли, кружащей в воздухе, золотистую дымку вокруг каменного лица, отчего казалось, что