Возможность того, что иммунный ответ запускается признаками или сигналами опасности, была высказана иммунологом Полли Матцингер в 1994 году. Модель опасности, как пишет Матцингер, «основана на идее о том, что иммунная система в большей степени нацелена на сущности, которые могут причинить вред, а не на просто чужеродные сущности». Согласно такому взгляду, задача иммунной системы – выявлять не не-свое, а опасное. Свое тоже может быть опасным, как считают иммунологи, а не-свое может оказаться безвредным.

«В этом взгляде нет ничего мятежного – это просто взгляд с иной точки зрения, – сказала Матцингер в интервью газете New York Times. – Представьте себе городок, в котором полицейские терпят всех, кого они знают с начальной школы, но при этом убивают всех приезжих и мигрантов. Это модель “свое/не-свое”. Согласно модели опасности, полицейские нормально относятся к туристам и иммигрантам до тех пор, пока они не начинают бить стекла. Только тогда полиция принимает меры по обузданию хулиганов. На самом деле, в этом случае неважно, кто бьет стекла – свои или чужие. Такое поведение считается неприемлемым, и хулиганов изолируют от общества». Иммунная система – это не единственная система, выявляющая опасность, считает Матцингер, она находится в постоянном взаимодействии с сетью тканей организма – эту сеть Матцингер называет «расширенной семьей». Если мы сможем лучше понять суть взаимоотношений в этой семье, понять, как организм разговаривает со своими многочисленными самостями, то тогда, считает Матцингер, «мы сможем вновь обрести обновленное чувство собственной самости, “своего”, которое было нами утрачено».

Чрево матери стерильно, поэтому роды можно считать спонтанной первой прививкой. Проходя по родовым путям, рождающийся ребенок сталкивается с микробами, которые в течение всей последующей жизни будут населять его кожу, ротовую полость, легкие и кишечник. С самого рождения и до гробовой доски наши тела представляют собой место общего пользования. Невозможность получить все необходимые микробы в начале жизни может иметь самые неблагоприятные последствия для здоровья ребенка в течение всей его дальнейшей жизни. Мы не просто «терпим» не-свое внутри нас, мы зависим от него, и оно защищает нас. Это верно и относительно многих «не-своих» вещей, среди которых мы живем.

Разнообразие – залог здоровья любой экологической системы. Но язык, которым мы пользуемся, описывая расовое разнообразие, в частности слово «толерантность», предполагает, что другие люди для нас все же досадная помеха, источник раздражения, и затушевывает тот факт, что мы нужны друг другу, что мы зависим друг от друга. «Они не слепые, – говорит мой сын о кротах, – они просто не могут видеть». То же самое можно сказать и о людях. Мы часто ухитряемся не видеть, что мы, как напоминает нам Мартин Лютер Кинг, «связаны неизбежной сетью взаимоотношения».

Даже модель опасности, согласно которой различение не является самой важной функцией нашей иммунной системы, может ассоциироваться со смертоносной силой, обитающей в наших телах. Но ученые уже предполагают, что когда-нибудь мы научимся реагировать на инфекции, выращивая желательные бактерии, а не убивая нежелательные. Мы сможем сопротивляться инфекции без сражений и битв. Статья, из которой я об этом узнала, называется «Возделывание микробного сада организма». Наши тела – это не машины войны, атакующие все чуждое и незнакомое, подразумевает эта новая метафора, но сад, где при создании нужных условий мы будем жить в мире и равновесии со многими другими организмами. В этом саду организма мы, заглянув в него, увидим не себя, а других.

«Мы должны возделывать наш сад», – говорит Кандид в последней строке вольтеровского «Кандида». Эта книга имеет подзаголовок «или Оптимизм». Слово «оптимизм» было новым в 1759 году, и им обозначали философию, согласно которой этот мир, созданный Богом, является лучшим из миров. В «Кандиде» Вольтер смеется над этой разновидностью оптимизма, как, впрочем, и над всем остальным. От насмешки не ускользают даже разум и рационализм – эти основания мышления Просвещения, большую роль в котором сыграл и сам Вольтер. Рационализм, как следует из «Кандида», может быть иррациональным. Можно использовать разум, оставаясь при этом решительно непросвещенным.

Когда юный Кандид начинает свое странствие по миру, ему легко принять оптимизм, потому что он жил очень удобной и комфортной жизнью. В путешествии он становится свидетелем войн, природных бедствий, изнасилований и казней. Он встречает раба, потерявшего руку и ногу. «Это цена за сахар, который вы едите в Европе», – говорит ему раб. «Если это лучший из всех возможных миров, – начинает задумываться Кандид, – то как же выглядят другие?» Но у книги счастливый конец. Кандид и его друзья – сидевшие в тюрьме и бывшие проститутками, страдавшие сифилисом и чумой – вместе трудятся на маленьком клочке земли, где они наслаждаются плодами своего сада.

Заключение «Кандида» является просто шедевром, по мнению Флобера, ибо оно «глупо, как сама жизнь». Мы с сестрой отчетливо помним, где мы были, когда в первый раз читали «Кандида», но ни она, ни я не помним, что мы подумали о конце книги. Во всяком случае, сестра не была уверена в своем мнении в полночь, когда я спросила ее, как она толкует «Кандида». «Тебе просто следует признаться в том, что ты не понимаешь, в чем смысл книги», – сонно ответила она. Да, я не понимаю, в чем ее смысл. Мне бы хотелось, чтобы она значила следующее: сад, в котором мы трудимся, когда избавляемся от оптимизма, – это не убежище от мира, а место, где мы возделываем мир.

Если мы расширим метафору сада на наше социальное тело, то сможем представить самих себя, как сад в саду. Наш сад – это не Эдем и не розовый сад. Он необычен и разнообразен, как внутренний сад наших тел, где обитают грибы, вирусы и бактерии со своими «добрыми» и «злыми» намерениями. Этот сад не огорожен и не ухожен, в нем растут как прекрасные плоды, так и тернии. Вероятно, нам надо называть его глушью. Или достаточно будет назвать его единением. Однако, как бы мы ни думали о социальном теле, каждый из нас является местом обитания других. Иммунитет – это место общего пользования – сад, который мы возделываем вместе.

Страница 17

В более широком смысле слово «прививать» можно понимать в смысле «присоединять», «подключать». В более узком смысле словом «прививка» обозначают внесение какого-либо микроба в организм человека. Прививку можно сделать в виде вакцинации, а также вариоляции, когда, например, человеку прививают вирус натуральной оспы для выработки иммунитета. В одном медицинском журнале слово «прививка» было употреблено для описания привычки поднимать с пола упавшую пустышку, брать ее в рот, а затем вставлять ее в рот ребенка, таким образом, передавая ему микробы взрослого человека.

Страница 17

После рождения сына я стала постоянно общаться с другими матерями, и предметом наших разговоров, как правило, было само материнство. Эти матери помогли мне понять, как широки и значимы вопросы, порождаемые материнством. Признанием и осознанием долга решать эти вопросы я обязана им. В книге я использую слово «матери» там, где можно было употребить слово «родители», и этот выбор был осознанным. Я пишу для женщин и от лица женщин, которые сумели показать мне всю сложность вопроса об иммунизации. Это не означает, будто я считаю, что этот вопрос касается только женщин, но лишь то, что я хочу обратиться непосредственно к матерям. В культуре, которая получает садистское удовольствие от стравливания «мамочек» друг с другом, я чувствую себя обязанной прибегнуть к аргументам иного рода. Это продуктивный и необходимый аргумент, аргумент, который не низводит нас до уровня «сумасшедших мамаш», как это делает уменьшительное «мамочки», аргумент, не вызывающий ассоциации с войной.