тогда народ сможет выбросить интеллигенцию к чертовой матери, куда-нибудь там в Америку или Англию, и сам делать всю интеллектуальную работу.

– А знаете, о чем я мечтаю? – сказала Кэт. – Когда мы, наконец, наладим контакт со здоровыми немецкими силами и убьем маньяка Гитлера, тогда Германия и СССР, наконец, снова будут жить в мире. Ведь немцы – это же отличный народ, мы бы вместе могли столько сделать! Их и наша техника, инженерия и наука, и еще наши полезные ископаемые – мы рванули бы еще быстрее, еще стремительнее.

– И в каких границах это все будет? – неожиданно спросил Шнайдер.

– То есть, в каких? – недоуменно посмотрела на него Кэт.

– Вот Польша, Чехословакия, Австрия – они будут существовать?

– Это пусть уж Партия решает, – сказала Кэт. – Я в географии не разбираюсь. И что вы вообще об этом думаете, Александр Максимович? Там и без нас разберутся.

– Разум, Катенька, рыщет где хочет. Ты считаешь, что есть вещи, о которых лучше не думать?

– А зачем о них думать, если уже до вас все подумали? – спросила Кэт подозрительно.

Взгляд ее на секунду стал пристальным. Такие пристальные взгляды бывают у комсомольцев, когда они сталкиваются с вредительством. Шнайдер вдруг подумал, что стоит попридержать язык.

– Черт, жалко все-таки, что сахара нет, – сказал он. – Непривычно пить чай без сахара, хоть ты меня убей.

– Извините, нет у меня сладкого в доме.

– Да ладно, не страшно, – сказал Шнайдер. – Прорвемся.

– Скажите, вы их нашли? – спросила вдруг Кэт. – Тех, кто нам поможет?

– Нашел, нашел, – кивнул ласково Шнайдер. – Давай телеграмму отправлять.

– Ура! – крикнула тихо Кэт. – Я мигом!

Она достала из-под кровати чемодан с рацией потащила к столу. К этому чемодану Шнайдер не прикасался никогда, чтобы не оставлять улик в случае провала радистки. А то, что он был у нее в гостях – так это было понятно. Кэт была девушка молодая, да и Шнайдер был холост. В личном деле, конечно, потом бы отметили его половую связь с русской шпионкой, может быть, даже сослали бы на фронт кровью смыть вину перед Рейхом, но все-таки не казнили бы.

Кэт достала рацию из чемодана, поставила ее на стол и стала настраиваться. Шнайдер отдал ей шифровку: отчет о разговоре с Беком и запрос на дальнейшие инструкции.

– Было бы хорошо сразу предложить коалиционное правительство с Тельманом4 во главе, – сказал он задумчиво. – Впрочем, вести переговоры – это уже не наше дело.

– А чье? – спросила Кэт.

– Это дело дипломатов. И встретиться надо где-нибудь на нейтральной территории: в Швейцарии или Иране.

– Ой, нет, только не в Швейцарии! – воскликнула Кэт. – Отвратительная страна.

– Не переживай, – сказал Шнайдер. – Нас туда не позовут. Отправляй шифровку, пожалуйста.

Пока Кэт занималась шифровкой, Шнайдер задумчиво разглядывал потертый клетчатый чемодан с рацией. Он вдруг подумал, что эти сеансы радиосвязи – это единственное, что его связывает с Родиной. Он представил длинный-длинный провод между Берлином и Москвой, по которому летит послание для него: "Мы с тобой, Саш! Держись! Выше голову!"

Кэт закончила сеанс связи и стала торопливо убирать рацию в чемодан.

– Знаешь, Кать, – сказал Шнайдер, – я тут подумал, что немецкие песни на русские-то совсем не похожи: по радио крутят все время что-то героическое, а в народе поют что-нибудь немелодичное.

– Да куда уж им, – кивнула Кэт.

– У русского народа есть особая душевность, мне кажется. Или духовность, если хочешь, хоть это слово уже слишком износилось. Как мы грустим, как мы лирически задумываемся – такого нет в Европе. Здесь есть сентиментальность, немцы вообще сентиментальны. Но это совсем не наша лиричность, это что-то совсем другое, понимаешь?

– Ага, – Кэт потащила тяжелый чемодан к кровати.

– Прости, Катенок, не могу тебе помочь, – вздохнул Шнайдер.

– Ничего, я справлюсь, – Кэт еле-еле запихнула чемодан под кровать. – Уф, вот, справилась, – она довольно улыбнулась и села за стол отдохнуть.

"До чего хороша!" – отметил Шнайдер.

– Как меня все-таки раздражают немцы, – сказала Кэт. – Почему они все время говорят о Гитлере, о нацизме, о победах? У них что, других тем нет?!

– Еще про футбол любят говорить.

– Ну, это мужики, – махнула рукой Кэт. – А у нас в депо все говорят либо о величии нации, либо о дикости русских – сдохнуть можно. А, нет, есть еще тема. Знаете, какая? О еде!

– Да, это немцы любят, – засмеялся Шнайдер.

– Это просто какой-то мрак! Постоянно, все время они говорят, кто что готовил, как готовил, где готовил, чем готовил, что они потом будут готовить, и когда снова надо готовить – это просто что-то уму не постижимое! Меня это так бесит, вы себе не представляете!

– Понимаю, – кивнул Шнайдер.

– Но я справлюсь, обещаю, Александр Максимович.

– Верю, верю. А как сама работа-то?

– Да разве это работа, – сказала Кэт. – Хвалят, конечно, но в сравнении с нашими стройотрядами – это просто ни о чем.

– Ну да, – усмехнулся Шнайдер. – Передовик соцсоревнования, ага. А с соседями ты подружилась, как я говорил?

– Так точно! – отрапортовала Кэт. – Фрау Фукс, жена майора полиции. Мы с ней регулярно теперь пьем чай по утрам.

– Прекрасно, – одобрил Шнайдер.

– Но вы же знаете, что это такое – дружба с немцами? Тут дальше «привет» – «пока» дело не пойдет. У нее даже соли не попросишь – не поймет.

– Не страшно, – успокоил Шнайдер. – Тебе же с ней не детей крестить?

– Не крестить, – кивнула Кэт.

– Катенок, что ты хмуришься? – спросил участливо Шнайдер. – Совсем тяжко тут?

Кэт пожала плечами.

– Ничего, ничего, – сказал Шнайдер. – Ты у нас девушка сильная. Ты справишься, я верю в тебя.

– Конечно. Вот только если бы хоть чуть-чуть, хоть немного было бы тут нашего, родного, я бы просто…

– Ох, бедная ты моя, – вздохнул Шнайдер. – Милая, нежная…

– Чего?

Шнайдер заговорил быстро-быстро, боясь, что Кэт перебьет его.

– Катя, я тебя люблю. Я не могу жить без вас. Я хожу, дышу, думаю – все о вас, о вас, о вас. Вы – то, что соединяет меня с Родиной. Вы – моя надежда. Я обожаю вас, я люблю вас, я хочу быть с вами, только вы, вы – вы прекрасны.

– Ой, перестаньте! – закричала Кэт. – И вообще, не надо меня называть на "вы"!

– Пафосу, пафосу хочется, – Шнайдер криво улыбнулся. Был он в этот момент какой-то потерянный и жалкий.

– Я знаю, что я вас связываю с Родиной, с правительством и партией. При чем тут моя красота? Если хотите – пришлют другую радистку.

– Мне не надо другой.

– Александр Максимович, перестаньте! – строго сказал Кэт.

– Почему?

– Потому что это нельзя! Вы ведете себя не