Скай мешкает, но потом все же уходит. Я пишу записку, что переночую у Скай, и оставляю ее на стойке. Закидываю вещи в рюкзак и запираю за собой дверь.

* * *

Мы входим в почти пустой «Скрим Шаут». Скай вопросительно вскидывает голову, и бармен показывает на дверь сбоку от сцены. Тогда она идет через клуб прямо к этой двери. В тусклый коридор просачивается музыка из подсобки, и мы идем на звук. Ребята сидят на диванчиках в небольшой подсобке, и когда мы заходим, все поднимают головы.

Генри встречает Скай песней, аккомпанируя себе на гитаре:

– А вот и моя красавица.

Она улыбается и втискивается на диван между ним и подлокотником.

Мейсон подмигивает мне:

– Привет, Кайман.

– Привет. – Скидываю рюкзак у стены и, найдя место на полу, устраиваюсь поудобнее.

Мне хочется просто растечься по полу и ненадолго исчезнуть. И похоже, у меня получается, ребята начинают дурачиться со словами и музыкой, и я позволяю смешанным мелодиям вокруг проникнуть в себя.

Барабанщик Деррик вразнобой поет про свой день. Как он ехал на машине и слушал радио. Как пошел в магазин и купил молоко… Я отключаюсь до тех пор, пока он не задает вопрос:

– Что рифмуется с «пожарным краном»?

Мейсон становится серьезным, и мне кажется, он скажет что-то вроде: «Не будь идиотом. Почему ты поешь про пожарный кран?», – но вместо этого он отвечает:

– Не знаю, «проволочный тиран»?

– А кто это такой? – спрашивает Генри.

– Ну знаешь, тот, кто хранит проволоку. Это набирающая силу эпидемия.

Я посмеиваюсь.

– Может, «утомительная тирада»? – спрашивает Скай. – Хорошо рифмуется.

– Это наша утомительная тирада о бесполезном пожарном кране, – поет Генри.

Мейсон смеется:

– Это наша утомительная тирада о Генри, проволочном тиране.

– Как тирада может быть утомительной? – спрашиваю я. – Разве тирады от природы не оживленные?

Генри берет аккорд, с минуту смотрит на потолок, а затем, сыграв еще несколько аккордов, поет:

– Меня так утомила одна и та же долголетняя тирада, когда мне всего лишь нужен второй шанс.

– Отлично. – Мейсон тычет в него. – Давайте назовем песню «Пожарный кран».

Ребята смеются, но когда они начинают выкрикивать еще строчки о прощении и втором шансе, Деррик записывает все это в блокнот. Даже не верится, что я только что стала свидетелем рождения песни, которая началась со слов «пожарный кран». Странно видеть, как что-то создается из ничего. Я думаю о себе и о том, как Ксандер пытается создать что-то из моей никчемной жизни. И даже вроде как создал. Из моей песни он взял нелепость, тот самый пожарный кран, и дал мне понять, что из этого может получиться что-то другое, что-то стоящее.

После тяжелого дня эта мысль делает меня счастливой, и я начинаю выкрикивать строчки вместе с ребятами. Они сочинили уже достаточно много, как вдруг кто-то выкрикивает очередную глупость:

– И почему ты просто не дашь мне съесть черепаший суп?

Скай охает от возмущения, но затем все смеются.

К десяти часам смех так и не утихает. Мы насмеялись и надурачились от души. Скай лежит на полу, раскинувшись поперек меня.

– Давай отвезем тебя домой, малявка, – говорит она. – Завтра в школу.

– Я ночую у тебя! – ору я.

– Правда?

– Так написано в записке, так что да.

– Круто! Пижамная вечеринка.

– Нужно закидать чей-нибудь дом туалетной бумагой, – заявляю я.

– Да, нужно закидать чей-нибудь дом. Только чей?

– Не знаю, – отвечаю я, а следом поднимаю руку, будто она учитель. – Ксандера!

Она хихикает:

– Кто хочет закидать туалетной бумагой дом Ксандера?

Глядя на нас, парни стонут.

– Вы нам не нужны. – Я встаю. – Пойдем.

Скай выбегает вперед, и как только я подхожу к двери, меня тянут за руку. Я оборачиваюсь и упираюсь лицом в грудь Мейсона. Мы стоим в тускло освещенном коридоре.

Он целует меня в щеку:

– Ты ушла, не попрощавшись.

Я отступаю и заглядываю ему в глаза:

– Я…

Он моргает:

– Значит, ты и Ксандер?

– Думаю, да.

– Ты уверена, что впишешься?

Я точно знаю, что он имеет в виду, но когда в голове всплывает образ Ксандера, я киваю.

Мейсон лениво пожимает плечами:

– Ты знаешь, где меня найти. – И с этими словами он исчезает в подсобке.

Мы со Скай держим в руках по два рулона туалетной бумаги и смотрим на огороженный забором дом Ксандера.

– Не рановато ли? – спрашивает Скай. – Еще нет и половины одиннадцатого. Свет в доме включен.

– Для хорошей шутки никогда не рано. Главный вопрос: как мы проберемся во двор? – Я пытаюсь протиснуться между двумя железными прутьями, но мое бедро застревает, и я начинаю смеяться.

– Ты когда-нибудь в жизни была такой безответственной? – спрашивает Скай.

– Не думаю.

– Ты смешная, когда ведешь себя безрассудно.

Скай берет меня под мышки и, хохоча, пытается вытащить. Наконец она освобождает меня, и мы падаем на землю – я приземляюсь на нее.

– Давай просто обмотаем забор.

– А Ксандеру это тоже, как и нам, покажется смешным? – спрашивает она.

Понятия не имею.

– Конечно.

На улице темно, но мы умудряемся обмотать прутья забора бумагой. Когда это молодость приносила так много веселья? Через минуту я понимаю, что видеть стало легче, а еще через минуту осознаю, что кто-то светит фонариком прямо на наши руки. Этот человек откашливается.

– Веселитесь, леди?

– Да, очень, – отвечает Скай, и мы обе оборачиваемся и видим, что на нас осуждающе смотрит сотрудник службы безопасности.

– Как мило. Это охранник, – замечает Скай.

Он сводит брови на переносице:

– Охранник, который знает номер полиции. Пойдемте переговорим с мистером Спенсом.

Такие новости должны были омрачить вечер, но это не так. Может, когда мы стояли там, в темноте, с рулонами туалетной бумаги, нам казалось, что все это нереально. Теперь же, когда мы стоим на крыльце под пристальным взором мистера Спенса, все кажется реальней. Так почему я никак не могу перестать смеяться?

– Сэр, что мне с ними делать? – спрашивает охранник.