Затем явились охранники: папино время вышло.

Лейли снова схватила его за руку – в последней попытке задержать здесь, в этом мире, к которому он больше не принадлежал. Даже она это понимала. Папа был совершенно спокоен: взял ее маленькую ручку в свои и расплылся в широкой липучей улыбке. После чего пошарил в кармане и высыпал на подставленную ладонь дочери остатки зубов.

Лейли в оцепенении перевела на них взгляд.

– Если ты их посадишь, они прорастут, – только и сказал он, прежде чем загнуть ей пальцы вокруг подарка.

В итоге страже пришлось оттаскивать Лейли силой. Она не помнит, как кричала.

* * *

Теперь же Смерть опустился на колени и обвил руками скорченное тело ее отца – словно родитель, успокаивающий испуганного ребенка. Это был нежный, бережный жест, безмолвная просьба не поддаваться страху. Наконец с папиных губ слетел последний вздох – и Лейли окаменела.

В конце концов, Лейли Лейла Фенжун была мордешором. Она с затаенным дыханием наблюдала, как папин дух отделяется от кожи. Девочка знала, что скоро – очень скоро – он последует за ней в особняк, а потому резко развернулась на каблуках, взметнув подол плаща идеальным кругом, и зашагала прочь – прямая, с расправленными плечами и высоко поднятой головой, – пускай изнутри ее и разрывали сотни криков.

Старейшины пообещали Лейли прислать папино тело, а это значило, что сегодня ей предстоит подготовить еще один гроб.

* * *

Мама даже не попрощалась.

По правде говоря, она вообще ни слова не произнесла с тех пор, как вернулся отец. Они с супругом были так рады воссоединению, что у Лейли, которая в итоге приняла неприятную правду – родители любили друг друга куда больше, чем ее, – уже не было сил расстраиваться. Мама и папа обрели покой, и теперь девочка понимала, что проблема на самом деле заключалась не в ней; просто счастье родителей было настолько огромно, что в их сердцах не оставалось места ни для кого другого.

Проснувшись на следующее утро, Лейли услышала только абсолютную тишину – и в тот же миг инстинктивно ощутила: мама последовала за отцом в Запределье. Завывающий фантом сгинул, книга ее матери наконец мирно закрылась, и у Лейли, которая была слишком близко знакома со смертью, чтобы этого не понимать, иссякли все оправдания для злости.

Мамины истерики ежедневно давали Лейли повод для раздражения, папино безразличие позволяло по праву ощущать ярость, а работа – работа всей ее жизни – при каждой возможности погружала девочку в пучину горечи и негодования.

И что теперь?

У нее не осталось ни духов, ни трупов, ни странных друзей, ни даже болезни, о которой можно было бы беспокоиться. Лейли смотрела вперед – и видела одно черное зияющее ничто, настолько бескрайнее и всеохватное, что оно вот-вот грозило сожрать ее с потрохами.

Только разглядев его сполна, девочка упала на колени и сломалась.

Рыдания пронизывали ее чистой и такой свирепой болью, которую она никогда раньше не позволяла себе испытывать. Она рыдала, пока у нее не закончился воздух в легких, пока глаза не опухли и перестали закрываться, пока горло не вспыхнуло огнем, а во всем теле не осталось ни капли слез. Она наконец разрешила себе повернуться к боли, которой избегала все эти годы, и теперь скорбела, скорбела безудержно – по жизни, которую потеряла, по годам, потраченным взаперти и в злобе, по друзьям, которых так ненадолго обрела, по работе, которую могла бы довести до совершенства…

Ох, она так отчаянно по ним скучала.

Но в итоге ее сломила тяжесть единственной правды:

Дорогие читатели, она оказалась неблагодарной.

Оливер Ньюбэнкс был безутешен.

Алиса пыталась его подбадривать, но напрасно – вполне ожидаемый исход, учитывая, что она сама рыдала взахлеб, икала, размазывала сопли и в промежутках между всхлипами просила его так сильно не волноваться. Алисиному папе тоже было не до утешения Оливера: прямо сейчас он был очень занят, переживая разочарование в них обоих.

Здесь мы подходим к очередному поворотному моменту нашей истории.

Здесь, в подводном лифте, рассекающем морские глубины; здесь, в стеклянной кабинке, в которой Оливер Ньюбэнкс сидит с опущенной головой и ладонями, зажатыми между коленей.

Лифт был новым; его наличие в Чаролесе намеренно утаивалось до особого случая. В отличие от обычного пятидневного путешествия, на этот раз дорога домой должна быть занять всего два. Но Алисе с Оливером казался невыносимым и такой путь. Их не радовали ни современные удобства, ни блестящий интерьер кабинки. К нынешнему моменту они ехали уже почти сутки, а Алиса по-прежнему занималась тем, что рыдала. Оливер сидел, крепко зажмурившись; стоило ему открыть глаза, как взгляд заволакивало гневом и горечью. Алисин папа, в силу возраста не подверженный подобным вспышкам чувств, единственный сохранял спокойствие – и лишь изредка наклонялся к плачущей дочери, чтобы вздохнуть и похлопать ее по колену.

Здесь, в этой поворотной точке, мы ненадолго покинем мордешора и ее мир.

Не стану посвящать вас во все подробности ее страданий – полагаю, она заслужила хоть краткий отдых от нашего подглядывания. Но мне кажется важным отметить, что мы вернулись к ференвудским друзьям в тот самый миг, когда оставили Лейли в ее особняке. Точно в ту же секунду, когда мордешор упала на колени, ощущая себя так, будто ей вскрыли грудную клетку, Оливера Ньюбэнкса подкинуло на сиденье внезапным разрядом боли. Мальчик покачнулся, прижав руку к сердцу и не понимая, отчего оно вдруг вздумало рваться на части, – но я теперь знаю и рискну вам рассказать.

* * *

Оливер Ньюбэнкс не мог понять, что с ним происходит.

Подписываясь на эту авантюру, он рассчитывал лишь как следует повеселиться – но что-то пошло не по плану. Все путешествие – от первой до последней минуты – оказалось просто кошмарным, и сейчас этот кошмар подкреплялся новым страхом, что Оливер каким-то образом непоправимо повредил сердце. Он не знал, как еще объяснить эту постоянную, острую боль, накатывающую приступами без надежды на облегчение. Первый укол он почувствовал, когда взглянул на Лейли, – но списал его на занозу. Вскоре ему стало больно даже находиться рядом с ней; Оливера выбивало из колеи само присутствие девочки. С тех пор симптомы все усугублялись – и, хотя сейчас их разделяла огромная толща воды, Оливеру становилось все хуже. Он начал задыхаться. Желудок снова завязался тошнотворным узлом.

А ведь всего пару недель назад он даже не подозревал о ее существовании.

Когда Алиса впервые рассказала ему о девочке, которой должна помочь, то неверно произнесла ее имя. Осознав это, Алиса повторила его еще несколько раз – пока не смогла выговорить «Лейли» без запинки. Оливер машинально пародировал подругу, катая во рту округлые леденцовые буквы и наслаждаясь их звучанием и формой.