Государственная дума подавляющим большинством голосов отклонила несколько последних кредитов на те же церковноприходские школы…“[639]. Мы подробно приводим здесь один из фактов, наглядно свидетельствующий о диаметральной противоположности взглядов В. Н. Коковцова и Николая II на принципы взаимоотношений с Государственной думой. Этот вопрос сыграл впоследствии роковое значение для карьеры В. Н. Коковцова. Его противники из числа ультрамонархистов, зная об этих противоречиях между председателем и царем, сумели убедить Николая II в возможности разогнать Думу (что им помешал осуществить В. Н. Коковцов), о чем будет рассказано далее.

Контактировать Коковцову с царем приходилось очень часто и регулярно. Методом отчетности его перед царем являлись т. н. „всеподданнейшие доклады“[640]. В день доклада В. Н. Коковцов обыкновенно ехал на поезде утром со „всеподданнейшим докладом“ из Петербурга либо в Царское, либо в Гатчину, либо морским путем в Петергоф. После того, как его приглашали в кабинет для доклада, первое, на что он обращал обычно внимание, было расположение духа, настроение Николая II. В воспоминаниях довольно часто встречаем упоминания о подобных наблюдениях: „Государь был чрезвычайно доволен и несколько раз, прерывая мой доклад, говорил мне, что я доставил ему большое удовольствие“[641]. Очевидно, этому придавалось очень важное значение, В. Н. Коковцов даже дословно записывал, приходя домой то, что именно сказал ему император[642]. Можно сделать вывод, что важно это было потому, что настроение императора в момент прихода к нему с докладом являлось индикатором состояния положения чиновника. Точно также большое значение имели обстоятельства, когда императрица выражала желание поговорить[643]. Обо всех этих подробностях неизменно сообщалось знакомым[644], после чего новость разносилась по чиновничьему Петербургу.

Во время „всеподданнейшего доклада“ заслушивались вопросы не только относительно работы того ведомства и тех дел, которых доклад касался, но и другие вопросы, например взаимоотношения внутри Совета министров. Именно всеподданнейшие доклады были той формой общения, посредством которой каждый министр мог проводить свою политику, интриговать против соперников[645].

Именно во время этих докладов В. Н. Коковцову и стало ясно, что „под влиянием односторонних обстоятельств или по личным взглядам монарха, но несомненно, что во многих отношениях учреждения Государственной думы и Государственного Совета его стесняли, и это он испытывал в форме довольно определенной, и это даже иногда проскальзывало“[646]. Тем не менее, как будет показано далее, в Государственной думе Коковцов проводил политику, больше имевшую видимость либеральной. И хотя по существу она таковой не являлась, в целом, на наш взгляд, создавалась хотя бы формальная причина, по которой Николай II мог в какое-то время разочароваться в назначенном им премьере, что и случилось.

Императрицу В. Н. Коковцов характеризовал как женщину, влекомую религиозными настроениями[647]. Именно это предопределило ее отношение к Распутину как к „Другу“, а В. Н. Коковцова сделало её врагом. П. Л. Барк обращает внимание, что с убийством Г. Распутина политический климат не изменился. А „те, кто думал, что все зло происходило от него и его влияния в Царской Семье и что новая эра начнется, как только он исчезнет, — ошиблись“[648]. Распутин, по мнению П. Л. Барка, был эпизодом, а не причиной революции и несомненной „находкой для оппозиции, которая воспользовалась его существованием чтобы дискредитировать императорскую власть“[649]. Очевидно, Коковцов как опытный бюрократ понимал это. Основа противоречий, которые нашли выход в 1905–1917 гг., была заложена еще до начала XX века. Напор, который делался элементами оппозиции и эксцессы, которые его сопровождали, увеличивали реакцию и приводили к совсем иным результатам, чем те, которых они хотели достигнуть.

На всеподданнейших докладах В. Н. Коковцов имел неосторожность выражать несколько раз свое отрицательное отношение к Распутину — „Другу“ царской семьи. Он занимал на этот счет позицию, которую выражало большинство монархистов: „18 февраля 1912 год. С печальным, подавленным чувством сажусь писать. Более позорного времени не приходилось переживать. Управляет теперь Россией не царь, а проходимец Распутин, который громогласно заявляет, что не царица в нем нуждается, а больше он, Николай“[650]. Вопрос о Распутине в отношениях с императорской властью заслуживает отдельного внимания. Председатель Совета министров представил целый доклад по поводу Распутина. К этому докладу присоединился министр двора Фредерикс. В докладе В. Н. Коковцов высказывал соображения о необходимости удаления Распутина. Это объяснялось не только взглядами на нравственный облик монархической власти, но и тем, что „жизнь Распутина требовала громадных сумм… В последнее время, — писал его секретарь Арон Симанович, — по распоряжению царя из министерства внутренних дел отпускались ежемесячно 5 тысяч рублей, но при широком образе жизни Распутина и его кутежах этой суммы никогда не хватало“[651]. Неприязненное отношение к „сибирскому варнаку“[652] Распутину сыграло немалую роль при увольнении В. Н. Коковцова. Николай II отнесся к компании против Распутина „с совершенно несвойственным ему раздражением“[653]. Этого не мог допустить бережливый В. Н. Коковцов, к тому же осуждавший вообще близость к трону этого человека. Как известно, Распутин был фаворитом Александры Федоровны. Именно поэтому В. Н. Коковцов писал в воспоминаниях, что „императрица была бесспорно главным лицом“, определившим его отставку[654].

Итак, отношения председателя Совета министров с Николаем II регламентировались не только принятым этикетом, но и личными взаимоотношениями. Именно с позиций своего восприятия В. Н. Коковцов описывал монарха в Чрезвычайной следственной комиссии, отмечая, что „при кажущейся чрезвычайной доступности и необычайной вежливости не всегда можно было уловить, как протекала сама мысль“ Николая II и „то движение души, которое явно шло против“[655]. Из этого становится понятным, что В. Н. Коковцов считал, что Николай II вправе скрывать свои мысли по государственному управлению от премьер-министра, а себе же отводил роль их угадывать. Цель Коковцова в этих взаимоотношениях не отличалась во многом от той, которая была принята в среде высшей бюрократии — не затруднять, не ставить в неудобное положение, и уж тем более не расстраивать монарха своими предложениями[656]. Именно в этом ракурсе следует понимать слова В. Н. Коковцова: „Докладчик, который умел то, что самое непреложное для монарха, облечь в форму деликатную, всегда мог рассчитывать быть выслушанным и достигнуть своего“[657]. Вышеприведенные примеры позволяют сделать вывод о той политической культуре, которая определяла в конечном итоге реализацию функций управления. Вряд ли такая „непрозрачность“ политических предпочтений Николая II способствовала эффективности государственного управления.

В. Н. Коковцов не проводил своего ярко выраженного политического курса, поэтому конфликтностью его взаимоотношения с царем не характеризовались.

В. Н. Коковцов был назначен в соответствии с теми представлениями о необходимости дальнейшего развития, система которых сложилась в уме Николая II. Другими словами это выразила кн. Святополк-Мирская: „При таком государе, мне кажется, никакой министр ничего не сможет сделать“[658]. В направлении защиты императора от Государственной думы развивались отношения правительства с представительным учреждением[659].

С самого начала деятельности Государственной думы