Даниэла сердито тряхнула головой.

— Синьора! — встревоженно повторил старичок. — Дождь.

И тогда она, не оборачиваясь, шагнула прямо туда — в обжигающе холодную стихию, платье мгновенно прилипло к телу. Она шлепала по лужам и, наверное, со стороны напоминала какую-нибудь героиню древнего эпоса, в отчаянье бредущую в никуда. Но, сказать по правде, ей было все равно. Проходя мимо одной из витрин, она бросила на себя взгляд — спутанные волосы, вода стекает с нее ручьем. Даниэла уже мечтала о горячем душе и стакане вина и о чистой простыне, на которой она с удовольствием растянется, а потом сядет в кресло и будет смотреть какой-нибудь фильм — словом, расслабится. А затем, если повезет, уснет, и блаженный сон немного восстановит ее силы и нервы…

Подходя к дому, Даниэла увидела, что под козырьком подъезда стоит какой-то человек. За серой стеной дождя она не могла рассмотреть, кто это, и только подойдя совсем близко — ахнула. Это был Витторио!

— Ты! — воскликнула она.

И схватила его за руку. Мужская рука была неожиданно горячей. А ее — холодной, и она невольно смутилась.

— Я промокла, — сказала она, констатируя факт. — А ты?

— Не успел. Я дошел сюда и начался дождь. Так что я всего лишь немножко забрызгался. А тебе нужно поскорее согреться, — обеспокоенно проговорил Витторио.

Даниэла, улыбаясь, потянула его за собой, вверх по лестнице.

— Я уже боялась… — Но чего она боялась, так и недоговорила.

Квартира поражала своей пустынностью, выглядела как будто заброшенной, словно хозяйка отсутствовала не несколько дней, а по меньшей мере — пару месяцев. Комнаты приобрели какой-то нежилой вид. Посуда, сваленная в раковине, напоминала о поспешном бегстве. А засохший цветок у окна — о небрежности.

— Только купила. И на тебе! — вздохнула Даниэла.

Она купила эту герань в ответ на глупые слова одного поклонника, что она не способна ни о ком заботиться — даже о цветах или домашних животных. Собаку Даниэла завести не решилась. А вот цветок — собиралась предъявить со смехом этому идиоту. Но, похоже, сделать это не удастся. Она и впрямь сухая и черствая, не способная позаботиться даже о цветке. Оставила его без полива под палящими лучами солнца.

Витторио стоял рядом, и Даниэле показалось, что сейчас он повернется и уйдет. Она резко повернулась к нему, взмахнув волосами. Мокрые пряди взвились в воздухе, и брызги упали на лицо Витторио.

— Ой, прости меня! — воскликнула девушка.

— Ничего… Это благодатный дождь, — улыбнулся Витторио. Она смутилась еще больше.

Даниэла не узнавала себя: даже ее движения были робкими и неуверенными.

— Тебе нужен глинтвейн и душ, — сказал Витторио. — Ты же промокла.

— Побудь в гостиной. Я — мигом.

Даниэла метнулась в спальню, поспешно стянула одежду и встала под душ. Она все время прислушивалась, ей почему-то казалось, что Витторио в любой момент может уйти. И она снова останется одна в этой нежилой квартире.

Душ у нее занял не больше пяти минут, Даниэла растерлась полотенцем, накинула халат и прошла на кухню.

Витторио колдовал у плиты.

— Хотел сделать ужин, но в холодильнике ничего не оказалось.

Даниэла рывком распахнула холодильник.

Так и есть! Засохшая морковь, кусок недоеденной пиццы и жалкое яйцо, притаившееся в недрах белого гиганта. Хозяюшка!

— Вина у тебя тоже нет?

— Есть.

Даниэла открыла бар и на миг устыдилась ровной батарее бутылок.

Что о ней подумает Витторио! Что она хлещет спиртное как лимонад?

В отчаянии Даниэла упала в кресло и закрыла лицо руками.

— Ох, как мне стыдно, — пробормотала она.

А Витторио погладил ее по голове, как ребенка, и сказал:

— Успокойся! Я уже все заказал.

Он гладил ее по волосам, и Даниэла поймала себя на том, что ей хочется урчать от удовольствия… У нее возникло желание поцеловать руку Витторио, и она с трудом удержалась от этого.

В дверь раздался звонок.

— Это нам еду принесли.

Курьер доставил дымящуюся пиццу, сыр, оливки, теплый хлеб, мороженое.

— Ох, спасибо! — жалобно протянула Даниэла. — Я такая голодная…

— Я так и подумал.

Витторио расплатился с курьером и принялся выкладывать пиццу на блюдо. Глядя на него — высокого, гибкого, Даниэла думала: как же он не похож на ее знакомых — цепких, жадных до примитивных наслаждений. Витторио напоминал музыканта — тонкого, одухотворенного.

— Ну что? — улыбнулся Витторио. — Приступим к трапезе?

Даниэла вдруг почувствовала, что неспособна проглотить ни кусочка. Ее сковала робость. Она ела медленно, чинно.

В молчании они расправились с пиццей и приступили к мороженому.

— Почему ты не спрашиваешь меня, как я провел эти дни?

— Как? — пробормотала Даниэла, на секунду прикрывая глаза.

В голове промелькнула ужасная картина. Он сидит в ресторане с какой-нибудь девицей, а потом они идут к нему домой. Даниэла почему-то представляла себе тоненькую блондинку со светлыми глазами. Худенькую, изящную, в два раза тоньше Даниэлы, и еще у нее ослепительно-белая кожа и прямые волосы, спадающие до лопаток…

— Я скучал по тебе.

— А я — по тебе.

Возникла волнующая пауза. Преодолевая смущение, Витторио предложил:

— Давай продолжим чтение писем.

— Да…

Вдруг Витторио отщипнул кусочек хлеба и положил ей в рот. Даниэла сомкнула губы и случайно коснулась его пальцев. Невольная дрожь прошла по телу…

Но чтобы вновь все не испортить, сказав какую-нибудь глупость, Даниэла поспешно встала и ушла за бумагами бабушки.

Они опустились на пол и принялись за очередное письмо.

Мятущийся дух Макса Бедного, или Максима Горького, не давал ей покоя еще долго. Можно сказать, что неугомонность была у него в крови. Наверное, он напоминал нашей бедняжке Даниэле какого-нибудь гарибальдийца, отчаянно сражавшегося за свободу родины. Съездив в Россию, хлебнув ее ужасы, раздор, террор и разруху, Горький вернулся обратно к нам в Италию. Но не сразу. Сначала его путь лежал через Финляндию и Германию — Берлин и Заров. Но его тянуло в благословенную страну Италию, изобиловавшую теплом и солнцем. Италия хорошо греет старую кровь и нежит молодую.

Даниэла, поехавшая за Максимом Горьким в страну Советов, описывала нам повседневную жизнь так, что кровь холодела в жилах. Но было бы совершенно напрасным отговаривать ее поскорее вернуться. Во-первых, она была влюблена, а влюбленная женщина — страшна в своем упорстве, никто не сможет ее ни в чем убедить. Во-вторых, она была увлечена коммунизмом. Как и многие девушки и женщины из хороших семей. Вспомнить хотя бы историю Каридад Меркадер. Кто бы мог подумать, что мать убийцы Льва Троцкого происходила из хорошей буржуазной семьи? Среди ее предков были вице-губернатор Кубы и посол Испании в России. И замуж она вышла за добропорядочного человека. Но все равно увлеклась сначала анархистскими, а затем коммунистическими идеями, вместе с сыном сражалась на стороне республиканского правительства во время гражданской войны в Испании. «Венцом» ее деятельности стала подготовка убийства Троцкого, при этом в качестве убийцы был предложен собственный сын. О времена, о нравы! Медея почти что меркнет перед такими фигурами. А мы считаем, что истинные трагедии в наш век не совершаются… Какое заблуждение!