Хренуса, как пьяный, силящийся протрезветь. Он будто порывался спросить, зачем Серый Пёс вырывает его из упоительного чертога естественного садизма, однако он сам выбрал Хренуса своим вожаком и был обязан молча подчиниться.

На хмельных лапах он, дребезжа, выбрался из толчеи и несколькими короткими лаями собрал вокруг себя такую же недоумевающую свору серых псов.

— «Хорошо»— Хренус повернулся к замку — «Видишь ворота?»-

— «Да̀аа»-

— «Ломайте их»— не отрывая взгляда от замка, проговорил Хренус. В его голосе промелькнули звон, наивность и торжественная робость.

Плывущий-по-Течению, не изменив своему недоумению, осторожно спросил:

— «Хрѐнус, а̀ ка̀к на̀м это̀…»-

— «Молчать»— перебил его Серый Пёс. Он перекинул взгляд кнутом через Плывущего-по-Течению и ударил прямо по группе псов — «Ломайте ворота, я сказал!»-

Серые псы, бликнув недоумением в сторону Плывущего-по-Течению, бросились к воротам.

Псы, лишённые сердченика чужого замысла, исполнили приказ наиболее очевидным образом — сбившись в единый ком, они, разогнавшись, врезались прямо в ворота, закономерно осев кучей охающих, ушибленных тел (Автоматическое письмо высохшей ручкой). Чем и воспользовались неведомые защитники замка, сбросив из окна прямо над воротами тяжёлый кабинет тёмного дерева, который немедленно стал кенотафом на могиле нескольких серых псов. Остальные застыли в недоумении. Из-под остова кабинета слышался приглушённый скулёж умирающих.

Эти несколько одновременных смертей словно стали пальцами руки, ударившей наотмашь по морде Плывущего-по-Течению; он пришёл в разъярённое состояние:

— «Ты̀ что̀, о̀безумел? Ты̀ о̀тдаёшь са̀моу̀бийственные прѝказы! Прѝказы! Прѝказы!»— даже его повторения стали возмущенными.

Лай Плывущего-по-Течению вывел Хренуса из ступора чувств. К нему вернулся купорос прагматической жесткости:

— «Ааа, вот как… Слушай, а до этого у тебя были вожаки? Хозяева? Как ты им служил? Тоже давал заднюю при первых неприятностях?»— Хренус ёрничающе улыбался, глядя, как Плывущий-по-Течению пытается переработать его речь — «Так вот, ты, конкретно, Плывущий-по-Течению, согласился на служение мне. На полное подчинение. Ты сделал свой выбор и назад уже свои слова взять не получится. Я как никто другой это знаю. Так вот, мне нужно попасть в этот замок, вы мне его открываете, ясно?»-

— «Я̀сно, Я̀сно, Я̀сно»— плохо сосуществующие ощущения Плывущего-по-Течению: словно одной своей частью он был в жаровне своеволия, а другой — на стерильной простыне субординации.

— «Делай, что велят, пёс»— Хренус безапелляционно отвернулся в сторону замка.

Плывущий-по-Течению несколько секунд исподлобья смотрел на Хренуса, а затем в отчаянной попытке сберечь больше жизней он бросился к воротам, у которых уже успел упасть ещё один предмет мебли — массивное резное кресло. Серый Пёс равнодушно наблюдал, как Плывущий-по-Течению скомандовал псам навалиться всем своим весом на ворота, как он взволнованно корректировал их действия, чтобы их усилия приобретали метрономную ритмичность, а вместе с тем и максимальный напор.

— «Ра̀з…ра̀з…ра̀з!»-

Всего нескольких мускульных волн было достаточно, чтобы непоколебимые с виду ворота хрустнули и раскроили брюхо замка. В открывшемся проёме немедленно появились силуэты крупных серых котов — дворцовой стражи.

Псы, взвыв от предвкушения нового сражения, бросились внутрь. Защитники замка сумели отбить первые наскоки, но ярость псов, усиленная недавней смертью товарищей, проложила стае путь вглубь помещений, и пустые интерьеры заполнились визгливым мельтешением кровавого тумана — за псами неуклюже, сонмом сломанных линий шагнул вытянутый силуэт естественного садизма.

Хренус, пропуская поединки котов и псов, оглядел замковый холл — почти полное отсутствие убранства и каменная аскетичность помещений сами подводили его взгляд к широкой лестнице, ведущей на второй этаж. Теперь он знал, что ему нужно идти туда.

Лапы Серого Пса коснулись истёртых ступеней, и он начал своё восхождение, не зная, что ждёт его впереди. Удивительно, но никто из котов не бросился ему наперерез, будто вокруг него витала та аура недосягаемости, которую действие первого плана всегда имеет перед фоновым (Зимний камуфляж; голые ветки скребут по одежде).

Поднявшись по лестнице, Хренус обнаружил себя в начале длинного коридора, по обе стороны которого расходились комнаты. Здесь властвовала синяя прохлада. Именно она погружала весь верхний этаж в невообразимую тишину, полностью противоположную дикообразному, какофоническому хаосу этажа нижнего. Всё смятение, все вопли казни здесь утопали в дистиллированных прудах предрассветных парков.

Серый Пёс медленным шагом двинулся вдоль открытых комнат, отстранённо предлагавшим прохожим своё абстрактное имущество. И в каждой из этих комнат Хренус видел одну деталь, одно слово, дрожавшее в изменяющемся воздухе, которые напоминали ему о том, из-за чего он попал на мутный путь отречения.

По мере того, как нарастающее количество наблюдаемых слов и вещей вызывали в нём всё более сильное чувство, перед его глазами всё контрастнее проступала сцена — недвижимая, прекрасная статуя под потустороннее-совершенным звёздным небом, перед которой с понимающим благоговением закрывают глаза, а на губах сам собой завязывается мягкий бант улыбки очарованного путника.

Теперь по коридору медленно, как волна тихого моря, расходилась грустная, необычайно торжественная музыка. Будто прикрытая чёрными драпировками, она звучала приглушенно, и именно эта приглушённость делала её невероятно пронзительной. Именно теперь Серый Пёс понял, что до этого момента, несмотря на окружавший его рёв битвы, ничего не звучало. Теперь же из бутона комнат тонкой нитью возник исток звучания, который звал его к себе. И Хренус двинулся навстречу, с каждым шагом вспоминая и заново переживая эпизоды своей жизни.

За пределами замка, в растровых жалюзи леса прозвучали транзисторные голоса — шумы наружного мира. Эти шумы постепенно приближались, пока, наконец, на окраине кошачьего поля не возникли его носители — большая группа фермеров с их псами. Люди сжимали в руках дробовики; воздух, спускаясь по их хладно-гладким стволам, окутывал рои дробин, дремлющих в жужжащей злобе.

Именно издаваемый звук, его чужеродность лесу, и складывал людей с их псами в единую низошедшую с небес звезду — лишённую сияния и романизма, грубую бесплотную, полную угрюмых неровностей. В их появлении чувствовался дремлющий накал — симметричный и всепоражающий, вечно готовый вырваться оглушительным потоком.

Первый крик узнавания — и звезда взорвалась тысячью мелких частиц, нанеся не поддающийся исчислению урон и псам, и котам, и траве, и снегу, и земле, и деревьям, и утлым кустикам, не заслуживающим упоминания (тем не менее, постоянно упоминаемых).

Теперь зазубренные лучи уже исчезнувшей звезды разорвали происходящие события на длинные рваные лохмотья.

Не много животных погибло от первого залпа, но многие были ранены дробинами (В глубинах плоти хищнический металл впал в состояние аффекта), а ещё больше впало в жуткий ступор, который фарфорово раскололся от первой атаки фермерских псов — не различая котов и серых псов, они рвали, сбивали с лап, напрыгивали и вцеплялись в горло. Связующее вещество битвы испарилось, оставив скелет: россыпь мелких поединков, которые благодаря ошеломляющему шоку и натиску человеческо-собачьего пакта стремительно разлагались, превращаясь в казни или преследования. Деградация побоища была видна