двери тигриными полосами играли отблески света, преломленного на гранях экспонатов. Теперь же эта дверь плавно раскрывалась, и он всё чётче и чётче мог слышать, обонять, видеть то, чем наполнялись эти чертоги за годы полусознательного отречения. Он увидел в каждом из действовавших скрытно служителей свою копию; под каждым капюшоном был его собственный лик; он сам создал эту коллекцию, сам придирчиво отбирал сокровища и украшал своды.

«Жгучее дыхание рвёт руки… сколько слов я мог бы услышать?»

Между тем лавина серых тел несла его всё дальше сквозь битву. Он слышал звуки побоища как бы сквозь стену, или словно они раздавались из телефонной трубки, лежавшей далеко от слушателя.

Между тем розоватый цвет от рубца на шее дня протянулся до самого верха облаков, и раневые снопы раскроили на небе великий сполох красок и тягучих голосов. Теперь уже казалось, земля — это дно холодного океана, а наверху, на ледяной его поверхности, умирает великан; его кровь, растекаясь, образует отчётливый силуэт, набирающий в контрастности с каждой минутой (Цвет свиреп и виноват).

И на этом гигантском недостижимом силуэте Хренус увидел гравировку самых хрупких своих чувств, отчеканенных длинными бороздами на волнах ушедшего времени. Теперь, когда его внимание было сосредоточено на сердцевине силуэта, он видел стремительно увеличивающееся количество деталей, вычурных образов, кажущихся сочетаний цветов, мелодических ветров и отзвучавших гулов, такое невообразимое в своей многогранности, что даже всё его поэтическое дарование не могло бы выразить грандиозную всеобщность этого видения и торжественную, заполняющую скорбь, которую в нём оно вызывало (Чувство, пренебрегающее словами). Вскоре этот сонм ощущений с медлительностью, которая была подтверждением его тотальности, отделился от неба туманным снопом, и по нему, как по гребню волны, вышел на простор гигантский полупрозрачный лайнер — лайнер опытов и воспоминаний.

Он величественно двинулся сквозь вереницы розовеющих лент и бледных облаков конденсата, уходя вдаль только затем, чтобы вернуться, обрастая на этот раз новыми надстройками, паровыми колёсами, трубами и палубами; чтобы в лицах новых матросов и пассажиров Хренус мог бы прочитать новые эпитеты своей боли, а в мусоре, нелепо болтающемся в барашках следа, узнать свои чаяния и надежды.

Серый Пёс невольно поднял брови и приоткрыл пасть: настолько глубинный раневой канал открылся при виде этого зрелища. В его взгляде было плачущее обожание и слова признаний.

Внутри него возникли разрывающие распорки, его тянуло к разным полюсам, температура всех частей его тела разнилась в десятки градусов, но он не мог отвести взгляда от чудесного лайнера, ещё более красивого в своей беспощадности и издевательской недосягаемости.

Лайнер между тем прошествовал в дальний от Хренуса конец поля и там начал снижение; когда он почти коснулся земли, то со всей грациозностью кораблекрушения он невыразимо синхронно разложился на составные части, образовав в вихре рубинового песка новое единство. Когда вихрь рассеялся, то Хренус увидел, что на месте корабля теперь стоит замок.

А вокруг тем временем пылал водоворот крови и слёз, перекручивавшихся форм и насильно разделяемого единства. Железный запах магнитно тянуло к ноздрям. Ископаемая, невозобновляемая ярость Плывущего-по-Течению нивелировала его лидерство до мимолётного воспоминания, отсвечивавшего в коралловом блеске слюны на дёснах псов. Теперь каждый из них был простейшей частицей первородной жестокости, хаотически сталкивавшейся с множеством других подобных частиц. В момент этих кратких столкновений возникал разряд, выбрасывавший в случайном порядке крик умирающего, разрыв тканей, злорадное упоение, сломанную кость, торчавшую сквозь полотно, эпилептическую попытку восстановления контроля над гибнущим телом, лохмотья страха, закрытые упрашивания, глаза с лопнувшими сосудами, обмороженный, стылый хрип — скоплением зловеще изломанных контуров над полем вставал естественный садизм.

Глядя на замок, Серый Пёс ощутил странное ощущение болезненного томления — так копьё в руке, занесённой для броска, томится в ожидании гибкого полёта. Внутренние рессоры его сознания сжимались под динамической нагрузкой тревожного ожидания. Хренус двинулся к замку, и по мере его продвижения сквозь изолированную от него смертельную суету сам замок, казалось, придвигается всё ближе к нему. Вид напомнил Серому Псу о доме на ферме — как завлекающе и внушительно выглядел он в оседающей мгле; казалось, замок вобрал в себя его черты, распространяя своё существование на два времени. Однако когда Хренус подошёл к нему совсем близко, то увидел, что в тех местах, где остаточное рубиновое наваждение уже успело рассеяться, здание выглядело весьма невзрачно.

Сцена из стереотипного сюжета,

Боль деградирующего изображения,

Тремоло опустошённых дворов.

Под потерявшей цвет кровлей отёчные оконные проёмы были затянуты катарактами импровизированных баррикад из мебели. Далее взгляд, спускавшийся по жилам кладки торфяного цвета, раздваивался и обводил большие ворота — на их створках соединяли лапы два кота. Их морды были обращены на Хренуса, а по изъеденной, нечищеной бронзе ползли банальные слёзы растаявшего снега.

Эти ворота были наглухо сомкнутым, сведённым судорогой ледяной воды, ртом замка. Казалось, в ужасе от наблюдаемого вокруг он сжался, присел и закрыл лицо руками, наивно надеясь переждать пору кровопролития.

По мебели, видневшейся в окнах, текли вялые отсветы.

Хренус знал, что ему, во что бы то ни стало, нужно попасть внутрь. В замешательстве он огляделся, осознавая происходящее. Вокруг него псы и коты выныривали и снова исчезали в непрекращающейся динамике насилия, спроецированной на пространство. Эта динамика превратила некогда ровный покров поля в грязное месиво. А усилил этот эффект непрекращающийся ностальгический снегопад. Хренус смотрел на разъезжавшиеся по месиву лапы, на перепачканные раненые тела, которые от этого были всё непригляднее, на бессмысленный цвет этой грязи, который был так схож с цветом его шкуры. Все эти атрибуты побоища напоминали псу о событиях на крысином поле: он вспомнил тот дождь, тот страх, то бегство и ту изнуряющую опустошенность, и от этих воспоминаний по его телу разлилась обесточивающая беспомощность. Его связало то самое ощущение душной комнаты, которое он внезапно для себя ощутил чуть ранее (Пробуждение в предрассветный час с невозможностью заснуть).

Он почуял тряский испуг зеркал, пустоту на месте снятых со стен рисунков, вечный сырой ритм, гортанный крик птицы из воспоминаний.

В окно заглядывает уязвленное мироздание в образе пульсирующей луны; оно окатывает спиралевидным светом безликий силуэт на отражающемся полу.

Отвращение от собственного бездействия

Хренус взревел, сбрасывая мышечную стянутость, разрывая плёнку прокрастинации на сознании. Теперь он снова вернулся к холоду задач. Ему нужны были псы. Не раздумывая, он нырнул в омут битвы и почти мгновенно натолкнулся на Плывущего-по-Течению. Тот не обращал ни на что внимание, действуя по хмельному уставу злодеяний. Хренус нетерпеливо ткнул Плывущего-по-Течению в бок.

— «Возьми нескольких псов и иди за мной»— лязг звеньев слова в цепи приказа.

Плывущий-по-Течению осоловело посмотрел на