ожога в лёгких). Тонкостенный кубок треснул и теперь по мере просачивания жидкости через трещину открывался таившийся на дне свинец долга. Его весомость с недавних времён возросла стократно; теперь он не был инстинктивным самовнушением, а был залит в прочную, неразрушаемую форму и монументально воздвигнут в центре пустынного сознания Серого Пса. С какой стороны этой внутренней площади наблюдатель бы не бросил взгляд, он неизменно приходил к этому обелиску, магнитно отдающему указания.

Распробовав его железистое присутствие, Хренус медленно прошёл сквозь деревья. Он увидел, что за ними находится ещё одно поле, но уже значительно меньшего размера — не больше спортивной площадки. Сначала ему показалось, будто оно пустует, но затем его удивлённому взгляду открылся вид рубища множества недвижимых кошачьих тел, сбившихся вместе для сна.

Тела ровным слоем покрывали пространство малого поля, плавно перетекая из одного в другое. Великое разнообразие цветов присутствовало здесь: газетно-серый, хенно-рыжий, гуталиново-чёрный, промежуточные оттенки разрушаемого имени, многоцветные подражания камуфляжам — цвета покинутых квартир, ставших домом мелких помыслов, вредителей духа. Под этой единой матовой шкурой бились во множестве сердца, чей стук наравне с вегетативным искажением, первородным желудочным бульканьем и сокращениями дирижаблей лёгких был конкретной музыкой кошачьего города в стадии транса.

С киноплёночным стрекотом из-за спины Хренуса развернулось войско псов.

— «О̀ни всѐ ка̀к на̀ ла̀пе, по̀смотри… по̀смотри… по̀смотри»— жаркий шёпот Плывущего-по-Течению у уха Хренуса — «Это̀ то̀ что̀ ну̀жно… ну̀жно … ну̀жно»-

Несмотря на свою отстраненность Серый Пёс испытал отвращение, услышав, как в речи Плывущего-по-Течению сквозь клапаны ударений стремились вырваться жажда крови и кураж беззаветного убийцы: изнутри тусклого плафона поползли нити красного дыма. Хренус снова почувствовал близость естественного садизма.

«Почему коты спят, да ещё так безмятежно, без какого-либо дозора? Разве они не ночные животные и ещё не должны бодрствовать? Почему их сон так крепок? Всё подстроено, срежиссировано. Все условия являются лабораторными, а не полевыми. Пустая формальность» — мысли проходили мимо Серого Пса, слегка задевая того плечами.

— «Хрѐнус, ты̀ всё̀ мо̀лчиш… мо̀лчиш… мо̀лчиш…»— нетерпеливо заговорил Плывущий-по-Течению.

— «Молчу?»-

— «Да̀, ты̀ вѐд мо̀лчиш»-

— «Да разве я молчу?»-

— «Да̀, ты̀ мо̀лчиш»-

— «А если я молчу, то как же мы с тобою говорим?»-

Плывущий-по-Течению потряс головой, пытаясь сбросить недоумение:

— «Я хо̀тел ска̀зат… ска̀зат… ска̀зат… что̀ ты̀ не о̀тдаёш на̀м прѝказов»-

— «Приказов?»— рассеяно повторил за ним Хренус.

— «Да̀аа… прѝказов на̀чинат… на̀чинат… на̀чинат»— Плывущий-по-Течению нетерпеливо сглотнул слюну, будто бы стоял у обеденного стола, вглядываясь в тарелки едоков.

— «Да вы можете начинать, меня это всё не сильно волнует»-

— «Хрѐнус… Хрѐнус… Хрѐнус… ещё̀ со̀всем нѐдавно ты̀ бы̀л та̀к пы̀лок, го̀ворил та̀к я̀ростно… я̀ростно… я̀ростно…»-

— «Пылок?»— Хренус усмехнулся — «Совсем не то буйство, которого ты так жаждешь, вызвало мою «пылкость». Это всё лишь рябь на поверхности моря»— Тут он понизил голос — «А пучина грезит бурей»-

Плывущий-по-Течению посмотрел на него с недоумением.

— «Ах, ты всё ждешь всех этих приказов, указаний»— Хренус обернулся к серым псам — «Псы, то, ради чего вы прибыли сюда, ждёт вас за этими деревьями. Сейчас, когда в ваших глазах отражается приближающееся кровопролитие, я вижу, насколько грустен кажется ваш взгляд. Я знал псов, чьи глазницы были подведены перманентным гримом, усиливавшим эффект видимого трагизма. Их взор вечно был плачущим, скорбным. Но я знаю, что для вас это напускная грусть, грусть тяги к убийству. Для ваших злых, пробуждающихся глаз насилие является единственным способом познания; моментом, когда раскрываются великие тайны. Что ж, пусть будет так, кто я такой, чтобы менять правила игры? Пусть напор вашего зверства поднимется вместе с рассветом из-под земли, и прокричит многократно усиленным голосом указ мироздания: «Нет пощады!». Я спускаю вас с цепи, чтобы узнали все по гекатомбам трупов, не получивших погребенья, о скором злодеянии! Достаточно ли клише я нагородил для оправдания ваших действий?! Вдоволь ли пустой пышности вы получили?! Теперь я несу груз ваших преступлений! Я отдаю вам приказ!»-

Так говорил Хренус безразличной своре серых псов, стоя между почерневшими деревьями. При этом его взгляд был устремлён за большое поле, за кроны сосен его ограничивавших — к далёким несуществующим событиям.

Плывущий-по-Течению перевёл возвышенную речь Хренуса в более понятную псам форму:

— «Рвѝ ѝх!»-

Открытый шлюз, из которого хлынуло кислое море, стремительно заполнявшее окружающее пространство оксидным моментом — так можно было описать поспешное движение собачьих тел туда, где находились ещё неубитые существа.

— «В бой, на убой!»— незамысловато скандировал движущийся наст псов.

Некоторые коты уже оторопело поднимали головы и оглядывались, не понимая, откуда взялись эти странные выкрики. Их недоумение раззадоривало бегущих псов, искривших наглым азартом. Для них не существовало ничего, кроме цели и средства.

Но не для Хренуса.

Он был недвижим. Псы вокруг уже забылись в достижении желанного; впереди были уже слышны первые вопли страдания и смерти.

Что-то мешало ему стать частью ситуации.

Он увидел, как над кошачьим полем уже поднималось холодное лицо рассвета с малиновым рубцом на шее — следом от удавки ночи (доказательства неудачного покушения). Вместе с этим лицом пришёл и причудливый колкий ветер: его прохлада была струящейся и деликатной. Серый Пёс ощутил в узоре этого ветра вплетённые скитания звуков, которые возникали как киты из вод — лишь для того, чтобы тут же стремительно уйти на глубину. И вдруг в каждой снежинке из падающего платка снегопада проявились сами собой мельчайшие сцены прото-сна, прото-воспоминания, прото-чувства. Всё это вместе образовывало немыслимую в своей комплексности и многочисленности мозаику миллиона биографических очерков.

Ничто для Хренуса теперь не было сравнимо по жестокости с узнаванием; когда абстрактная маска приобретала ироничное сходство с ушедшим. Он плавно двинулся вперёд, находясь в контузии своего внутреннего потрясения — опять тот же мягкий, тихий взрыв где-то под рёбрами, опять те же очертания, которые своей плавностью так невыносимы.

«Раскачивающееся ощущение… розоподобные цветы медленно распускаются, малозаметные под дорожной пылью… стрёкот за мутным стеклом… ощущение запущенности, оставленное деревьями ушедшего времени — их шум падает плащом, заглушая саму жизнь… запотевший звук размеренно заполняет череп… видения тусклого солнечного пара»

В его глазах отражались ледники немыслимых ощущений, убежища воспоминаний. Его зрачки закручивали спирали, которые с каждым витком обретали всё более далёкий для стороннего наблюдателя, но всё более близкий самому Хренусу смысл, превращаясь в иероглиф или криптоключ.

Погода вокруг всё больше напоминала разящую, безжалостную весну прошлого — ту, в которую, как в павильон невиданных птиц, на протяжении многих лет втайне от Серого Пса под чехлами и маскировочными сетями свозились статуи тонкой работы, экзотические артефакты, растения невыразимой красоты. Но этот павильон был закрыт от него и лишь изредка, сквозь щель в