с короткой асимметричной стрижкой надела белые перчатки, чтобы осмотреть бумажник – претенциозность, которую Мэри-Сью сочла нарочитой – и заверила Мэри-Сью, что бумажник будет отправлен в их мастерскую и отремонтирован, конечно же, бесплатно, поскольку «Луи Виттон» работает с ними напрямую.

Мэри-Сью осталась довольна. Сев в машину, она позвонила мужу, чтобы сообщить ему хорошие новости, но её прервал входящий звонок. Это был директор магазина. Он сухо сообщил Мэри-Сью следующее: дальнейшая проверка показала, что бумажник им не принадлежит. Он именно так и сформулировал.

– Что вы имеете в виду? – спросила она.

– Этот бумажник не от «Луи Виттон», мадам.

– О чём вы? Там везде написано «Луи Виттон».

– Мне очень жаль, мадам, но это не настоящий «Луи Виттон».

– Как такое может быть? Он куплен в «Нейман Маркус».

– Я предлагаю вам обсудить это с ними.

После недолгих препирательств менеджер сказал Мэри-Сью, что технически политика магазина требует конфискации всех неоригинальных товаров, но если она вернется до конца дня, она сможет забрать свой бумажник. Так что она свернула с автострады – хотя был час пик – и вернулась в бутик. Молодая женщина, прежде такая доброжелательная, передала ей бумажник, зажав между большим и указательным пальцами, как будто это была дохлая рыба.

Вновь сев в машину, Мэри-Сью позвонила мужу и отругала его. Как он мог так её унизить? Почему он просто не сказал ей правду? О чем ещё он ей врал? Может, и бриллиантовый солитёр у неё на пальце – на самом деле фианит?

Фил Кларк, по натуре спокойный и неразговорчивый, знал, что нужно дать жене закончить тираду. Когда она наконец остановилась, чтобы перевести дух, он сказал:

– Он стоил тысячу восемьдесят долларов плюс налоги. Я сохранил квитанцию на случай, если ты захочешь его обменять.

В тот вечер они с Мэри-Сью позвонили в «Нейман» в Ньюпорт-Бич. Они поговорили с руководителем, который извинился и предложил немедленное и полное возмещение, а также тридцатипроцентную скидку на следующую покупку. Он попросил их прислать ему бумажник для дальнейшего расследования.

И вот тут-то всё и раскрылось.

«Нейман Маркус» в одночасье ужесточил политику возврата, и все возвращаемые кожаные изделия стали подвергаться дополнительной проверке. Одна из самых надёжных сотрудниц бизнеса Винни и Авы, аспирантка, американка корейского происхождения, работавшая под псевдонимом Сумкоманка, сообщила, что пришла в бостонский «Нейман» перед самым закрытием, чтобы вернуть ярко-розовую копию «Баленсиага Сити» ядовито-розового цвета. Она напряглась, когда продавщица расстегнула внутренние карманы сумки и ощупала их так, словно искала опухоль на груди, а потом недоверчиво скосила глаза и прищурилась, глядя на кредитную карточку Сумкоманки (хотя была слишком молода, чтобы нуждаться в очках для чтения). Повернувшись к Сумкоманке спиной, продавщица достала телефон и вызвала эксперта по подлинности. Покупательница тут же схватила подделку и выбежала за дверь.

Пару дней спустя то же самое произошло с другой девушкой, на этот раз в Далласе. Продавщица вцепилась в её кредитную карту и не дала ей шанса сбежать. По счастью, плетёный клатч «Боттега Венета», выполненный из тонкого репсового полотна, прошёл проверку и был принят к возврату. Но покупательница была так потрясена, что тут же уволилась.

Вскоре стало ясно, что отношение к азиаткам изменилось. То, что раньше считалось их главными достоинствами – мнимая покорность и послушность, относительная незаметность – стало их слабостями. Всё перевернулось. Теперь они воспринимались как коварные, вероломные, хитрые. Слухи дошли до «Сакса», «Нордстрома» и других универмагов. Все они ужесточили политику возврата.

Прибыль упала. Маки требовали оплаты за материалы, даже если подделки просто накапливались в их офисе в Южном Сан-Франциско, в багажниках их автомобилей, в их домах. Когда же в дело вмешались правоохранительные органы, Винни и Ава изучили своё затруднительное положение со всех сторон, прежде чем пришли к выводу, что у них не осталось выбора: их продуманная схема стала балластом, и, как поражённую гангреной ногу, им придётся отрезать её, чтобы выжить. Но даже если они закроют дело до того, как будет раскрыта самая компрометирующая информация, уже слишком поздно, чтобы оправдаться.

Сидя перед ноутбуком в своём пентхаусе в Лос-Анджелесе, Винни купила билет на последний рейс из Лос-Анджелеса и позвонила Аве.

– Есть полуночный рейс из Сан-Франциско в Тайбэй с одним местом в бизнес-классе.

– Ты, видимо, шутишь, – сказала Ава. – Я не могу просто взять и уехать.

Винни смотрела в панорамные окна своей спальни. Как ей будет не хватать этого неба, такого чистого и голубого, с такими пушистыми облаками, что они кажутся нарисованными. Она сказала:

– Хорошо, я тебе объясню. Мы в шаге от ареста и возможности загреметь в тюрьму на месяцы, а то и годы. Я убираюсь отсюда к чёрту и настоятельно рекомендую тебе сделать то же самое.

– И что, по-твоему, я должна делать с сыном?

– Мария здесь?

– Винни, не сходи с ума.

Винни спрыгнула с кровати, зашагала по комнате.

– Это временно. Детали мы выясним позже.

– Ты хочешь, чтобы я бросила своего ребёнка на неопределенный срок?

Винни развернулась и ударила ногой в стену, ушибла большой палец.

– Как ты думаешь, что будет, когда тебя арестуют?

Ответом стало молчание на другом конце провода.

– Ава? – позвала Винни. – Ава, ты тут?

– Я здесь, – сказала она устрашающе спокойно

– Другого пути нет, слышишь? – Винни забарабанила пальцами по комоду, пытаясь понять, как объяснить подруге. – Другого пути нет.

– Подожди, – сказала Ава. – Думаю, он может быть.

Винни прижала ладонь ко лбу. У них не было на это времени.

– Что, если вместо того, чтобы ждать, пока меня арестуют, я сдамся?

Винни прикусила большой палец, чтобы сдержать крик.

– Тогда ты точно сядешь в тюрьму.

И снова тот же хладнокровный тон.

– Нет, если мы сделаем всё как надо.

В Пекине солнце начало садиться. Его лучи прорезают жалюзи, оставляя на полу полосы, похожие на решётки в камере. От жёстких диванных подушек у Винни болит поясница. Она переворачивается на бок, безуспешно пытаясь устроиться поудобнее, задаваясь вопросом, почему боль, кажется, распространилась на её голову. Она смотрит на часы на каминной полке. Конечно. Пришло время лекарств. Она кладет на язык две обезболивающие таблетки и идёт в ванную, чтобы глотнуть воды. Поднеся лицо так близко, что стекло запотевает, она наносит слой густой полупрозрачной мази на свои раскрашенные, опухшие веки, нежные, как кожа младенца. Своему отражению, единственному, с кем она говорила, по-настоящему говорила в течение всего месяца, она шепчет:

– За новые начинания.

Она несёт ноутбук в спальню, забирается под одеяло, не раздеваясь. Открывает видео, которое смотрит всю последнюю неделю не реже раза в день. Это видео об алмазной лаборатории в Кардиффе – да, лаборатории, в которой выращивают алмазы, внешне