почи­тали вагенмейстера Соломку, видного собой полковни­ка с усами, на попечении которого было сохранение царских экипажей. Название полевого былия, обращен­ное в фамилию, очень привлекало к нему интерес, рав­но как и то, что у него, по слухам, хранилась шкатулка с подарками — орденами, фермуарами, перстнями и та­бакерками.

Флигель-адъютанты, офицеры фельдъегерского корпу­са, чиновник путевой канцелярии и лейб-хирург Тара­сов мало кого занимали. Зато императорский кучер, из­вестный Илья, стал предметом всеобщего пристального интереса. Про него говорили, что он обладает чудовищ­ной силой. Случившийся инвалид рассказал, будто во время Аустерлицкого сражения, когда обоз главной квартиры попал к французам и неприятель уже тес­нился перед Вагенбургом, Илья без помощи обезумев­ших от страха фурлейтов заложил коляску и, прорвав­шись через линию повозок, принял государя, чувство­вавшего сильную боль от простуды. При упоминании об аустерлицкой простуде многие, правда, ухмылялись украдкой, но на Илью все равно смотрели с почтением.

Татьяна Фаддеевна с утра явилась на площадь пе­ред булгаковским домом. Государь, как говорили, еще почивал. Она уже знала, что Евлампий Максимович со­держится на гауптвахте, и, расспросив о ее местонахож­дении, несколько раз прошлась вдоль забора. У ворот стоял солдат с ружьем. Татьяна Фаддеевна попробова­ла у него выяснить, точно ли Евлампий Максимович тут находится. Но солдат, напуганный соседством с цар­ской резиденцией, ничего не отвечал — молчал и глаза таращил. Отчаявшись, Татьяна Фаддеевна воротилась к булгаковскому подъезду, где тоже стояли солдаты с ружьями. Около девяти часов утра коляска с внуши­тельным бородачом на козлах остановилась у подъезда. Здесь на долю Татьяны Фаддеевны пришелся рассказ об аустерлицком геройстве кучера Ильи, который она выслушала с большим вниманием и холоданием души.

И дерзкая мысль родилась у нее — подать прошение кучеру Илье.

— Он с тех пор и чин имеет полковничий, — прого­ворил рассказчик.

— Ну уж! Ну уж! — вскудахтнул стоявший поблизо­сти чиновник, в котором Татьяна Фаддеевна признала одного из приезжавших членов комиссии. — Скажешь тоже, болван! Кучер в классном чине никак состоять не может.

— Отчего же не может?—спросила Татьяна Фадде­евна с некоторой обидой.

— А оттого, милейшая, что классный чин присваи­вается исключительно комнатной прислуге их величеств и высочеств.

Но Татьяна Фаддеевна чиновнику не поверила.

Вскоре на крыльцо вышел государь, и был в точно­сти таков, каким она его себе вчера представила,— только сапоги без шпор. На плечи ему набросили сза­ди плащ, помогли подняться в коляску. Кучер дернул вожжи с такой величавостью, что Татьяну Фаддеевну даже ознобило от восторга, и она вместе со всеми по­бежала вслед за медленно удалявшимся белым плюма­жем. Пока государь находился в соборе у литургии, она протеснилась к коляске поближе.

Кучер Илья сидел на козлах недвижимо, как мону­мент.

Примерно так, по мнению Татьяны Фаддеевны, дол­жен был восседать на троне сам царь.

Осторожно вынув свое прошение, составленное с по­мощью Дамеса, она перекрестилась украдкой и — была не была! — положила прошение на козлы. Тень любо­пытства промелькнула в лице аустерлицкого героя. Его сонные глаза под припухшими веками чуть двинулись в сторону статной мещанки. И под этим взглядом у Татьяны Фаддеевны радостно трепыхнулось сердце. Воя зардевшись, она пробормотала что-то вроде «дай вам бог» и опрометью бросилась прочь от коляски.

Кучер Илья недаром двадцать лет состоял при го- сударокой особе и сразу понял, что за трубочка явилась рядом с ним на козлах. Ему уже не впервой таким об­разом прошения подавали. Потому он на этот предмет имел взгляд довольно искушенный. Разумеется, мещан­ка ему прошение подкинула — и трубочкой свернуто, как ведется, и шнурком перевязано. Но принимать про­шения в кучерские обязанности не входило. Для этого особо имелись при государе приближенные лица. И он, поколебавшись чуток, взял да и перебросил прошение назад себя, на обтянутые кожей пружинные сиденья. Возьмет государь, так и ладно, а не возьмет — что ж, надобно порядок знать.

Однако дальнейшего течения событий не мог пред­угадать даже Илья, даром что двадцать лет состоял в лейб-кучерах. Надо же было так случиться, но только после литургии государь пригласил сесть с собой в ко­ляску берг-инспектора Булгакова. Тот сел и сразу уви­дел между собой и боковым валиком перетянутую шнурком бумажную трубочку. На предмет таких тру­бочек берг-инспектор тоже имел взгляд довольно иску­шенный. Не зря он был берг-инспектором. Потому, ни в какие объяснения не вступая, он пригреб потихоньку трубочку к себе, а после засунул в карман, чтобы за­няться ею на досуге.

Государь ничего этого не приметил. Кучер же Илья приметил, поскольку у него за время службы вырабо­талось нечто вроде глаз на затылке, но смолчал. Для подобных разговоров тоже особо имелись у государя приближенные лица. А если всяк не в свое дело совать­ся начнет, что тогда с государством-то станется? Сплош­ной ералаш и никакого порядка, вот что.

XLI

Ночью государь вставал два раза, страдая желуд­ком, и во второй раз велел камердинеру приготовить

рисовое питье. Утром он ел только овсяную кашу с кот­летою, да и ту не доел. А когда стал бриться, то поре­зал кожу над верхней губой.

— Мои нервы вконец расстроены! — пожаловался он вошедшему Тарасову, швыряя бритву на блюдо.

— Что ж, — невозмутимо отвечал тот,— это случа­ется с монархами чаще, чем с прочими людьми.

Желудочную микстуру государь пить отказался и едва согласился надеть под сапог повязку с травами. Хотя ноге стало лучше, Тарасов с сожалением вынужден был констатировать, что путешествие уже исчерпало свои возможности к поправлению здоровья государя и теперь, буде затянется, может воздействовать в обрат­ную сторону.

— Завтра едем,—сказал государь, будто уловив мысли своего лейб-хирурга.

После завтрака он осмотрел тюремный замок, где нашел весьма малое число арестантов, никак не сооб­разующееся с размерами губернии и ее народонаселе­нием.

— Или вы их порассовали куда? — спросил госу­дарь у сопровождавшего его губернского прокурора.

В последнюю неделю, едва стало известно, что Спе­ранского в высочайшей свите нет, Баранов сильно вос­прянул духом. И вообще расслабился как-то. Потому вопрос застал его врасплох.

Но губернатор уже спешил ему на помощь.

— Не скрою от вашего величества, — с завидной прямотой знающего свое дело человека отвечал он, — точно, порассовали! Но не иначе как по решению су­дебных мест, течение дел в которых не могло не быть ускорено известием о приезде вашего величества!

Такой ответ государю понравился. «Не юлит, — по­думал он. — Не дипломат, значит...» В последнее поня­тие вкладывался им обычно предосудительный оттенок. Хотя и называли его в Европе «византийской лисой», но сам он про себя знал, что неважный был дипломат — не Талейран, не