Я не понимала, стоит помахать ручкой своему странному сну или начать сгорать от стыда и писать извинительную записку. Но не вызову ли я град насмешек, если в реальности ничего не происходило? А если было? Я же помню, как кололась щетина, как пахли его чуть влажные волосы, как сильно он меня хотел, но почему–то отказался брать. Боже! Я закрыла глаза. Какая сила заставила меня потерять разум и так по животному требовать любви? Где мои уверения, что, если предупреждена, то, значит, вооружена?

В комнату постучались.

– Войдите! – натянув оделяло до носа, произнесла я хриплым голосом. Вдыхать горечь Святой девы не потребовалось. Горло перехватило от страха.

Вошел медведь герцога и бухнул на стол бюро.

Я дождалась его ухода и кинулась к бумагам. Сверху лежал бутон только что срезанной чайной розы. На ее лепестках еще сохранилась роса.

На прикрепленной к стеблю бумаге красовалась короткая фраза:

«Магия любви доступна не только тварям».

Я выдохнула. Мне надо начать тренироваться, пытаться противостоять магии внушения. Должны же во мне быть хоть какие–то таланты? Наверное, есть некий способ самоубеждения, вроде «Я не такая, я жду трамвая», или противоядие от навязанной любви, надо только выспросить у знающих людей. Ведь если бы мне встретился ночью кроволак, а не герцог, я бы уже лежала у его ног пустым мешочком.

Я понюхала розу, но тут же укололась о шип. Смотрела на капельку крови и то, о чем я думала, вводило меня в еще большее смятение.

«А ведь герцог тоже тварь. Чем он отличается от увоха? Тот же прекраснолицый убийца, пробравшийся в чужой мир».

Я оборвала все лепестки и вышвырнула их вместе с лысой розой в окно.

«Больше никаких томлений и дум. У меня есть цель. Я должна вернуться домой».

Я захлопнула крышку бюро и решила, что с этого момента ни за что не поддамся на провокацию и не буду отвечать на вопросы, не относящиеся к делу. Я хронист. И только. Скупое записывание фактов и никакой лирики.

Я страшилась выйти из комнаты, страшилась пойти на завтрак. Боялась встретиться с герцогом, не зная, как себя вести. Куда деть руки, если он дотронется, как отвести глаза, если посмотрит. Но волнения мои оказались напрасны. Ни в этот день, ни на следующий Их Светлость не пытался вернуться к фривольной переписке, не искал со мной встреч, не пересекался взглядом. Словно проучил и на этом успокоился. Мне даже сделалась обидно.

Правильно говорят, что женщины – противоречивые существа. Придумываем, как откажемся, а когда предложений не поступает, обижаемся.

Ну и ладно. Ну и пусть.

Через два дня после ночной встречи объявили сбор. Суета и волнение отвлекли от ненужных дум.

– А тебя почему не оставляют с обозом? Раз едут только воины, зачем тебе, монаху, следом тащиться? – Волюшка собирала мою седельную сумку. – Разве ж Их Светлости не понятно, что женщинам в опасном походе делать нечего?

– Ему, может, и понятно, – Шаманта укладывала рядом с бюро свою шерстяную шаль. Беспокоилась, как бы летописец не замерз. Плащик–то у меня был так себе. – Но как объяснить другим, почему хронист, обязанный записывать подвиги армии, отсиживается в тылу?

– Мне страшно, – призналась я. – Если так случится, что тварь нападет неожиданно, то она меня съест и не подавится. У меня нет доспехов, нет даже резвой лошади, которая в случае опасности унесла бы прочь. Я – легкая добыча.

Я повернулась на проходящего мимо конюха, который вел под уздцы «транспортное средство» герцога.

– Даже его конь облачен в броню.

– А почему бы не задать все эти вопросы Их Светлости? Он должен позаботиться о своем хронисте.

Зная, какие претензии выскажу индюку Э, я направилась к крыльцу, с высоты которого полководец обозревал своих ратников. Столы убрали, но на площадке перед зданием все равно поместилась лишь незначительная часть его армии, остальные выстроились по обе стороны реки и лишь ждали команды.

М–да, не совсем ловкий момент я выбрала.

Но Их Светлость, заметив меня, сделал знак рукой. Как только я поднялась, повернулся и пошел вглубь помещения. Открыв свою комнату, герцог обернулся, но я помотала головой, отказываясь идти внутрь. Он не настаивал. Когда вернулся, я тяжело сглотнула – в руках Их Светлости сиял пластиком мой велосипедный шлем.

– Я выкупил его. Пусть хранит моего летописца, – торжественно произнес индюк Э и нахлобучил шлем мне на голову.

Ура. Я в домике.

Горы надвигались серыми скалами, нанизанными на пики облаками, клекотом огромных птиц, похожих на орлов. Они изучали нас, сидя на каменных уступах и медленно поворачивая вслед лысые головы. Более смелые кружили над ощетинившейся копьями змеей, в которую превратилась армия, ползущая по узкой тропе.

Чем дальше мы забирались в горы, тем опаснее и темнее делались они. Даже я, ничего не соображающая в военном деле, понимала, подкарауль нас враг в том глубоком ущелье, по которому мы плелись всю вторую половину дня, и он легко разгромил бы и конницу, и лучников–копейщиков. Достаточно было устроить обвал, чтобы похоронить нас заживо. Но герцог, едущий впереди, был спокоен, а, значит, и мне не стоило поддаваться панике. Конь Их Светлости уже показался на тропе, выползающей из жуткого ущелья – я распознала его по красной попоне.

Осел хрониста, как всегда, замыкал конный строй. В этот раз за моей спиной тащился не гудящий разговорами обоз, а хмурая пехота. Безлошадники, бодрые утром, к вечерним сумеркам утратили боевой настрой. И если в начале пути кое–кто посмеивался над моим ослом, то теперь не побрезговал бы поменяться со мной местами.

– Привал скоро? – спросила я едущего впереди всадника. Хоть и вдохнула горечи из Святой девы, голос звучал жалобно.

– На перевале, – бросил рыцарь, не оборачиваясь. – В старой крепости.

Ближе к перевалу ветер, и без того дующий беспрестанно, сделался вовсе злым и холодным. Порывшись в суме, я вытянула шаль Шаманты и накинула ее поверх плаща. Завязав концы вокруг туловища крест накрест, почувствовала значительное облегчение: мало того, что перестала стучать зубами, так еще решилась проблема с капюшоном – теперь он не съезжал с гладкого велосипедного шлема. Пехота, заметив, как я утеплилась, принялась потешаться надо мной, но я плевала на их шуточки с высоты осла. Пусть я выгляжу, как наполеоновский француз, которого доконала русская зима, зато не утрачу последнее здоровье.

– Замерз? – участливо поинтересовался герцог, найдя меня среди развалин крепости. Уничтоженная лавиной, та продолжала нести громкое звание, хотя являла собой угрюмое нагромождение камней. Однако мне был понятен выбор предводителя воинства: полуразрушенные стены хоть как–то защищали от ветра.

Я, пристроившись рядом с дремлющим ослом, уже немного отогрелась, но вопрос герцога вызвал во мне возмущение. О чем он думал, когда гнал хрониста в ледяные горы? Не замечал, насколько худ монастырский плащ?