Очень скоро Анастасия с Ольгой убедились, что баня –это и всамом деле вещь, которую после первого знакомства с ней забыть уже невозможно.И описать трудно. Жаркий пар, ведро ледяной воды, коварно опрокинутое на головуАленой в самый неожиданный момент, испуганно-довольный визг, шипение кваса нараскаленных камнях, ощущение до скрипа отмытой кожи, беспощадное избиениевеником, чудодейственным образом снимавшее усталость и дурное настроение. Однимсловом, когда Анастасия вывалилась в предбанник и попыталась отдышаться, онаощущала себя новой, не прежней. Казалось, родилась заново. С этим не моглисравниться ни ванны Империи, ни купанье. Она приняла из рук Алены кувшинпахучего кваса и жадно пила, проливая на грудь. Передала кувшин Ольге иотфыркнулась:

– Легенда!

– У вас, значит, бани нет? – покачала головойАлена не без сочувствия. – Грустно... А не надеть ли вам, девушки, платья?Я сразу подумала и принесла, – она кивнула на скамью с одеждой.

– Так это и есть платье?! Хру меня подери! –вспомнила Анастасия от изумления старое богохульство.

И вспомнила картины прежней жизни, что показывал волшебник.Волшебник был жалкий, но картины – настоящие. Это платья и есть, такие же, какна Алене. Но как же, вот так взять и на люди в нем выйти?

– А обязательно? – спросила она едва ли нежалобно.

– Ну отчего же. – Алена улыбалась. – Просто вштанах у вас, девушки, вид немного странный. Оглядываться на улицах, может, ине будут, зато про себя насмеются вдосталь. Неизвестно, как повела бы себяАнастасия, оказавшись тут одна, без Ольги, но той предложение пришлось повкусу, даже глаза разгорелись, и она моментально сделала умоляющее лицо:

– Анастасия, любопытства ради?

Если совсем честно, это же самое любопытство искушалоАнастасию ничуть не слабее. Алена в платье выглядела... какое-то новое,непонятное Анастасии чувство – здесь и от зависти, и от желания соперничать, иот стремления покрасоваться, и... И понравиться кое-кому, решительно закончилаона про себя. А Ольга уже надевала через голову белое платье с вышивкой, Аленапомогала ей, стянула ворот шелковым крученым шнурком, завязала пояс, отступилана шаг, оглядела:

– Ну вот. Просто прелесть.

– А зеркало? – нетерпеливо спросила Ольга.

– А зеркало – в доме. Пойдешь?

– Пойду.

Анастасия колебалась. И было отчего. С одной стороны, Доужаса непривычно. С другой, до ужаса красиво, и все здесь так ходят. С однойстороны, никогда прежде с рыцарем такого не случалось. С другой – нигде несказано и не записано, что ношение такой вот одежды противоречит рыцарскомукодексу и воспрещается. Все законы и заповеди об этом молчат. Подходя с позицийформального крючкотворца – нигде не записано черным по белому, что рыцарю прощаетсяпоявляться на людях без штанов. Никто не предусмотрел такого случая. Согласнострогой логике отсюда вытекает: где нет запрета, нет и нарушения... Анастасияазартно махнула рукой:

– Ну-ка!

И оказалась в платье. Одернула подол, поправила пояс и снарочитым безразличием поинтересовалась:

– Надеюсь, я посмешищем не выгляжу?

– Прекрасно ты выглядишь, – сказала Алена тономстаршей и умудренной (хотя была не старше Анастасии). – Кля нусь апостолами,лучшего и желать не стоит.

И все-таки пришлось собрать в кулак все самообладание исмелость, чтобы выйти за порог бани, как ни в чем не бывало пройти по двору вдом. Сначала Алена отвела их в комнату с большим зеркалом. Увидев себя во весьрост, Анастасия не могла бы описать свои чувства, являвшие причудливуюмешанину, но утешилась все той же мыслью – где нет запрета... И все-таки –красиво. Что до Ольги, ее, похоже, такие сложности не волновали.

Анастасия отрешилась от своих последних колебаний, когда едване покраснела под восхищенным взглядом Капитана, Он только и выдохнул:

– Настасья, нет слов...

Сам он вернулся из бани безмерно довольный, в белой вышитойрубахе Бобреца, в его же синих штанах в узкую алую полоску, остроносых сапогахмладшего брата воеводы, Отросшая за время путешествия щетина помаленькупревращалась в пушистую бородку, и Капитан не собирался ее сбривать. Онкрутился перед зеркалом даже дольше, чем Анастасия, а поймав ее смешливыйвзгляд, без тени смущения объяснил:

– Всегда хотелось, знаешь ли, этак вот по городупройтись-пройтаться... Бобрец, у тебя мурмолки, случайно, не найдется? Чтобы сзолотыми кистями... Набекрень ее на буйную голову – и гоголем...

– Найдем, Иваныч. – Бобрец водрузил на столпузатый глиняный жбан, содержимое коего назвал медовухой. – А пока что –как заведено после баньки, и не нами заведено...

Стол, признаться, был богаче тех, за которыми Анастасиясиживала в Счастливой Империи. Медовуха сначала показалась ей некрепкой сладкойводичкой, но вскоре в голове зашумело, и она оценила коварство напитка, Платьеее уже ничуть не стесняло и не казалось неуместным. Она частенько ловила насебе взгляды Капитана, вспомнила жесткие тюки в фургоне, треск пожарища, потомливень, все слова, что были тогда сказаны. Неожиданно для себя сказала Бобрецу:

– Хорошо живете, признаться. Бани, платья, стен вокруггорода и в помине нет...

Бобрец переглянулся с женой, они улыбнулись друг другу,потом воевода сказал:

– Знаешь, Настасья, жизнь, вообще-то, не так чтобы ужполностью безоблачная... Хорошо б, понятно, если бы землю населяли одниправедники, но ведь нет этого пока. Бывает всякое, И люди бывают всякие. Однакож стараемся...

– Вы мне вот что объясните, – сказала чуточкузахмелевшая Анастасия громко и решительно. – Кто из нас, Империя или вы,ближе к Древним, а значит, счастливее? Вот какой вопрос меня гнетет... Бобрецразвел руками:

– Тут уж я судить не могу. Древний рядом с тобой сидит.Капитан молчал. Сосредоточенно думал. Лицо у него напряглось, потеряло всякуюбеззаботность.

– Ох уж эта Таська, – сказал он наконец. –Иногда бьет в самое яблочко... По-моему, Тасенька, вопрос нужно совсемпо-другому ставить. Как мне это ни больно говорить, но счастье, похоже, совсемне в том, чтобы походить на Древних... на нас, то есть. Одним словом, жить мнехотелось бы не в вашей Империи, а тут. А тебе?

– Там моя родина, – сказала Анастасия. –Там...

– Гости мои дорогие! – сказал Бобрец. – Я,признаться, К ученым разговорам не приучен. Простой порубежник, чего уж там. Авот придет братишка – он у меня, ученым и звездочетом будучи, к умным мыслямимеет прямое касательство. ним и стоит такой разговор заводить. А мы уж давайте– как после честной баньки, идет? Он подпер широкой ладонью щеку и запел:

Не жалею, не зову, не плачу.

Все пройдет, как с белых яблонь дым.

Увяданьем золота охваченный,