Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Той ночью я не спал. На следующий день, когда я с утра приехал в парк, он уже сидел за своим столом. Выглядел он ужасно — либо спал одетый, либо вообще не спал. Но мне все равно полегчало. Я вскипятил воду для чая. Когда я принес поднос, он настоял на том, что сам разольет кипящую жидкость по нашим чашкам. Рука у него самую капельку дрожала, и чай выплеснулся на блюдце. Есть кое-что, что вам следует знать, сказал он тихо. А следует ли, спросил я и высыпал в его чашку ложку сахара с горкой. Я помешал сахар, и мы вместе стали следить, как он растворяется. Сейчас необычные времена, прошептал он. Чтобы создать такой парк, приходится брататься с дьяволом. Я сложил руки на коленях, руки простого садовника, и уставился на свои ногти. В саду главное — это расположение света. Нужно подумать о том, с какой стороны будет светить солнце, как оно будет садиться, как вставать, какой лист высветит, а какой спрячет. Я развернул планы парка и молча — да, просто ведя по плану пальцем — привлекал его внимание к той или иной детали, пока к нему не вернулось его ви´дение. Потом я встал и убрал чайную посуду. Бог живет в ваших садах, сказал я и вышел из бюро, чтобы начать утренние работы.
Он пригласил меня в Три Ветра. Такое приглашение могло означать самые разные вещи, и только когда у меня заныло в животе, я понял, что ждал его. Поместье было на прибрежной равнине, больше чем в часе езды на автомобиле. Я ехал на переднем сиденье, рядом с его водителем, а он на заднем, и периодически я чувствовал, как его взгляд останавливается на моем затылке, легко, как будто муха села. Три Ветра представляли собой сад, обращенный внутрь. Именно там он возделывал себя, именно там, поскольку его ничто не ограничивало, экспериментировал вовсю. Он провел меня по территории, и я помню, какое потрясение испытал, увидев бетонные стены без крыши, будто развалины из будущего, и блестящую от влаги тропу, которая пробиралась через подлесок к высоким деревьям, выстроившимся собором. Потом он показал мне питомник, коллекцию тропических растений, гербарий, маленькую бенедиктинскую часовню, посвященную святому Франциску, и наконец свою художественную студию, заросшую лианами. Стоя перед одним из его больших холстов, который представлял собой буйство переплетающихся красок, я почувствовал, как его рука тяжело опускается мне на плечо. Дыхание его было теплым и тяжелым, от него пахло сандалом и вином. Что ты тут видишь, спросил он прямо у меня над ухом. Прекрасная картина, ответил я. В горле у него что-то забулькало. Возможно, ты не такой человек, которым я тебя счел, прошептал он. Я вижу спереди обрыв, а сзади волков, сказал я. Он крепче сжал мое плечо. Видишь, да? Правда видишь?
Вскоре после этого послали за моими вещами, и мне выделили маленькую комнату возле кухни с окнами на восток. Кровать была узкая, но удобная, а сидя на стуле, я видел в окно вишневое дерево, плоды которого с каждым днем выглядели все более спелыми. На подоконнике я поставил маленькую оловянную шкатулку, сувенир из моих родных мест с видами на мост Хенкерштег, оперный театр и ресторан «Братвюрст Глекляйн», а на полке расставил свои книги по ботанике. Новые обязанности я освоил быстро. Я отвечал на письма, отслеживал заказы, следил за расписанием, контролировал персонал и обеспечивал потребности, большие и маленькие, величайшего ландшафтного архитектора Латинской Америки. Работа его никогда не кончалась, но иногда случались и тихие мгновения, которые мы проводили вдвоем, и думаю, не будет преувеличением сказать, что я никогда не видел его счастливее, чем в подобные мгновения.
Продлилось это недолго. Если тебя предупреждают заранее, то, что случается потом, обычно кажется неизбежным. Когда из города прибыли генералы, подъехали на своих темных машинах в Три Ветра, я встретил их на подъездной аллее, провел в дом и подал им лимонад в бокалах на бронзовом подносе с чеканкой. Все было очень церемонно. Они осмотрели территорию усадьбы. В маленькой часовне святого Франциска один из них опустился на колени и перекрестился. Когда они собрались уезжать, тот же самый генерал не мог найти свои темные очки, и ландшафтный архитектор упал на колени и стал лихорадочно ползать между стульями длинного обеденного стола. Я никогда не видел его таким, — он был как собака или таракан, и мне хотелось закричать, чтобы он встал, но в то же время я знал, что мне ничего не остается, кроме как ползать вместе с ним. И тут я вспомнил о часовне. Я побежал туда, и, разумеется, темные очки были там, блестели под пустой скамьей. Генерал осмотрел их, чтобы убедиться, что они целы, а потом улыбнулся мне и медленно стер отпечатки моих пальцев носовым платком.
А вскоре, очень скоро после этого, нижние сады в центре общественного парка в городе заменило на планах сверкающее озеро, такое глубокое, что до дна не мог добраться никто — да и все равно дно было бетонное. Приехали бульдозеры, взрыли землю, как попало вынимая кусты, а темную плодородную почву увезли в грузовиках, грохотавших взад-вперед по аллее императорских пальм. Четыре дня под пустым небом зияла дыра. Наконец ночью приехали люди, занимающиеся тем, что лежит на дне. Они похоронили то, что желали похоронить генералы, а потом налили бетон. Я не знаю, слышались ли выстрелы или крики или стояла мертвая тишина. Мы были далеко, в уединении Трех Ветров, где негромко отсчитывали время высокие напольные часы из Лейпцига. Наверное, понадобилась целая маленькая армия с грузовиками и прожекторами, потому что к утру бетон уже высох под не перестающим сиять солнцем. Еще через несколько недель озеро заполнили водой, солнце деловито засияло на его голубой поверхности, и лично от верховного вождя нации пришло официальное сообщение: устроить лодочную станцию. Вот и все. Птицы прилетели сами, как только на воде появились ряска и водяные лилии.
Из своей комнаты я слышал, как он меня зовет, неважно, где бы в доме он ни находился, а со временем я научился узнавать звуки, которые он издавал перед тем, как задать
