сам себя не слышал, и это привлекало еще больше внимания. Он отказывался снимать ее даже в помещении, и иногда, когда он завтракал в грандиозном гостиничном ресторане, кусочек еды падал в мех и застревал в нем, а я потом пытался его смахнуть, когда он не видел или когда засыпал на заднем сиденье такси после целого дня прогулок. В такие моменты я замечал, как сильно он постарел, и меня охватывала паника. Как мне проследить, чтобы все было на своем месте? Туфли под кроватью. Бокал на столе. Голубка в руке. Стул у двери. Лопата наготове. Повар в кухне. Солнце в небе. Лист на земле. Свет на озере. Слишком много всего, как во сне, когда каждый раз, когда ты оборачиваешься, за спиной у тебя что-то передвинулось. Но он всегда просыпался и, так и закутанный в огромную шубу, снова начинал разговаривать (сам с собой или со мной, я никогда не мог этого понять), а я слушал, как обычно, периодически кивая, но в целом мало что говоря, почти ничего, и все между нами было точно как всегда, и всегда так будет.

Муж

1

Холодным серым мартовским днем, похожим на гетто, звонит мать и рассказывает, что явился пропавший Муж. Начинает она, конечно, не с этого. Небрежно — так часто начинают рассказы о том, как в повседневную жизнь внезапно кто-то вторгается, — она говорит: «Вчера мне в дверь позвонили, хотя я никого не ждала».

Тамар обедает у себя в офисе на Западной Семьдесят восьмой, где она принимает пациентов, но в Тель-Авиве уже вечер. Ее мать до сих пор там живет, в той же квартире, где выросли Тамар и ее брат, на улице Черниховского, за парком Меир, деревья которого видны через их большие грязные окна.

«Кто там?» — крикнула мать в домофон, но когда она нажала кнопку, чтобы услышать ответ, то никакого ответа не услышала.

Тамар подцепляет кусочек ананаса и настраивается слушать, как слушала в прошедшие годы множество историй своей матери: часто они длинные, обычно смешные или абсурдные, иногда запутанно-бессюжетные, и рассказываются они только затем, чтобы Тамар не выпадала из жизни своей далекой семьи. Тамар глядит на кусочек неба, которое все утро сбрасывало на город мокрый снег, а перед глазами у нее встает старая дверь маминой квартиры, отслаивающийся коричневый ламинат со щербинками снизу, заляпанный пластиковый домофон со следами испачканных в газетной краске пальцев, и она ощущает прилив приятного тепла.

Я думала, кто-то нажал не ту кнопку, говорит мать. Так часто случается. Когда у соседей сверху родился ребенок, мне звонили так часто, словно мой звонок кнопка слива в единственном туалете на полной народу автобусной станции. Но в конце концов все разъехались и стало тихо, если не считать криков младенца. Родители стараются, как могут, сказала мать, но иногда они кричат друг на друга. Они были так счастливы, так влюблены, но с тех пор как родился ребенок, они ни о чем не могут договориться.

Звучит знакомо, говорит Тамар, — они с отцом ее детей потеряли способность о чем-то договариваться вскоре после того, как родился их трудный первый ребенок, хотя продержались еще лет девять или десять, прежде чем наконец развестись. С тех пор и Тамар, и ее мать жили одни, потому что отец умер от сердечного приступа за год до ее развода. В семье их было четверо — мать, отец, Тамар и ее младший брат, — и очень долго в браке состояли трое из них, все, кроме ее брата. А потом отец умер, Тамар развелась, а Шломи и его бойфренд вступили в брак, так что теперь муж был только у него.

Мать ответила на звонок и спросила, кто там, но когда она нажала на кнопку, чтобы услышать ответ, то до нее донеслись только звуки проезжавшей машины и вечера в городе, влажного вечера у моря. Она вернулась в кухню, налила в чайник воды и поставила его на плиту, но через минуту снизу опять позвонили. На этот раз она не обратила на звонок внимания, но он не успокаивался — сначала несколько коротких звонков, потом долгое сердитое гудение.

— Ну ладно, ладно! — закричала мать. — Кто там? — И она опять нажала на кнопку, чтобы услышать ответ.

— Служба специального обеспечения, — сказал мужской голос.

Так вот как они теперь пробираются в квартиры, чтобы насиловать старух, подумала мать.

— Нет, спасибо, — произнесла она в домофон, — мне не нужно никакого специального обеспечения.

— Социального обеспечения! — крикнул мужчина.

— Нет, спасибо, не надо, — сказала она, потому что какая, в сущности, разница?

— Миссис Пас? Илана Пас? Это Рон Азрак из службы социального обеспечения. Впустите нас, пожалуйста!

— Чего вы хотите? — спросила мать, но забыла нажать кнопку перед тем, как заговорить, так что все еще продолжала слушать — и услышала, как он негромко произнес:

— Может, вы сами с ней поговорите?

Она снова ткнула в кнопку:

— Кто это там с вами?

— Об этом я и хочу с вами поговорить, — сказал мужчина.

Голос у него был добрый, объясняет Тамар мать, не похожий на голос убийцы или насильника.

— Что случилось? — настойчиво поинтересовалась мать.

— Миссис Пас, нам всем было бы проще, если бы мы могли подняться и поговорить лицом к лицу…

— Хоть кратко объясните, — перебила она его.

Человек из специального обеспечения ответил, что дело деликатное, и, если она просто откроет им дверь, он охотно покажет ей удостоверение. Мать Тамар подумала, не велеть ли ему уйти, но ей стало любопытно. Правда, перед тем как его впустить, она отключила плиту (Тамар знает, что мать даже на минуту не выйдет из квартиры, если плита включена, — в детстве она знала человека, который погиб при таких обстоятельствах, обгорел до смерти), поднялась наверх и постучалась к соседям с младенцем. Дверь открыл муж, через плечо у него была перекинута тряпка, на которую срыгнул ребенок. Выглядит он ужасно, говорит мать, после рождения ребенка у него обострилась экзема.

— Извините, что беспокою, — сказала ему мать Тамар, — но мне снизу звонит кто-то, кто утверждает, что он из специального обеспечения. Я ему открою, но вдруг это бандит или хулиган какой-то, вы не могли бы оставить дверь открытой и послушать? Если б управляющий нашим зданием, тоже тот еще бандит, поставил систему безопасности с камерой, это бы не понадобилось, но скорее рак на горе свистнет, чем он расщедрится,