Девушка едва доставала до плеча сына, была хрупкой, изящно сложенной. Правильные черты лица выдавали аристократическую породу. Впрочем, в гостье все говорило о древним роде: светлая кожа, тонкие запястья, узкие плечи, длинные пальцы.

Все, кроме взгляда. Открытый, спокойный взгляд карих глаз заставил Фэльму занервничать. Она внезапно вспомнила, у кого видела такой же. В юности ей довелось проводить благотворительный вечер для ветеранов. Фэльма целый день убила, готовясь блистать перед военными. Вот только собравшимся за столами бывшим солдатам не было дела до ее наряда. В их глазах, отмеченных поцелуем смерти, она читала полное равнодушие к условностям высшего света. Фэльма тогда еще подумала, что коснувшаяся их смерть смела внутренние границы, открыв им какую-то свою правду. Ее так испугала эта мысль, что она поспешила стереть тот вечер из памяти. Нет другой правды, кроме той, в которой она жила. Нет и не может быть.

Холод прошелся по коже, намекая, как глупо прятаться от судьбы. Она все равно возьмет свое. Но то ветераны, а тут девчонка! И все же Фэльма была уверена – гостья встречалась со смертью.

Весь план надавить на дарьету и заставить отступиться от сына шел в бездну… Пусть Фэльма и считала себя сильной женщиной, со смертью ей точно не тягаться.

– Мама, – тепло улыбнулся сын, и сковавший женщину лед треснул, – разреши представить тебе мою жену – Шанталь ВанДаренберг.

Мир замер. Притихли звуки. Краски померкли. Фэльма ничего не видела, кроме жуткого старомодного платья, потрепанной шляпки, тонкой цыплячьей шеи, бледного лица, синяков под глазами, измученной, но светлой улыбки.

Девчонка дернула за ленточки, снимая шляпку, и взгляд Фэльмы зацепился за фамильный перстень, потом поднялся выше – на возмутительно короткие кудри – ее остригли в тюрьме? В голове сгущался туман, и билось единственное: «Жену».

«Представить жену». Но как? Где? Почему?

Ноги ослабели, колени подогнулись, и она начала заваливаться на пол. Мелькнула ехидная мысль – никогда не падала в обморок, а тут сподобилась. Мелькнула и пропала во тьме.

– Мама! – Леон успел подхватить женщину, я ахнула. Какой-то мужчина, кажется, дворецкий отправил слугу за лекарем. Фэльму отнесли в кабинет, уложили на кожаный диван. Я распахнула окно, впуская свежий воздух. Леон расстегнул застежки на платье. Прибежала служанка с какой-то склянкой.

Ощущая себя лишней в этой суете, я села в уголке на кресло. Вот и познакомились. Неужели я настолько страшная, что при виде меня настоящие дарьеты падают в обморок? Бездна!

Фэльме поднесли нюхательной соли, она пришла в себя, только взгляд все еще был мутный. Впрочем, стоило ей узреть меня, как он мигом прояснился.

– Леон, нам надо поговорить.

И голос зазвучал твердо, без намека на слабость.

– Говори, – пожал плечами Леон.

– Наедине.

О! А вот и фамильная сталь прорезалась. Помнится, кто-то таким же тоном пытался меня запугать.

Пользуясь тем, что дарьете ВанДаренберг сейчас не до меня – она пыталась воззвать к совести сына, я украдкой ее разглядывала. Леон многое взял от матери – цвет глаз, волос, да и характер, кажется, знаю в кого. Поежилась. Два монстра под одной крышей…

– Вам действительно надо поговорить, а мне подготовиться к визиту, – встала, подошла к дивану, улыбнулась, как можно вежливей: – Приятно было познакомиться, дарьета ВанДаренберг. Поправляйтесь.

– Останься.

Точно два монстра.

– Я буду в спальне, – безмятежно улыбнулась, глядя в потемневшие от гнева глаза мужа. Нежно прикрыла за собой дверь. Нашла взглядом дворецкого и попросила: – Проводите меня в спальню Леона.

Мужчина дернулся, взглянул на меня с возмущением, точно я посягнула на фамильную сокровищницу. На его узком, длинном лице сменило пунцовость сменилась бледностью, оставив на щеках гореть два алых пятна. Седые бакенбарды воинственно встопорщились, дворецкий откашлялся, видимо желая то ли предложить гостевую комнату, то ли отправить на выход, но тут вмешалась служанка.

– Конечно, дарьета, я вас провожу.

И мы оставили дворецкого беззвучно открывать и закрывать рот.

– Не обращайте внимания, дарьета. Тарлис у нас поборник морали, – и она, копируя старика, принялась перечислять: – Нельзя прямо смотреть на мужчин, руку подавать или касаться, выходить из комнаты не полностью одетой, смеяться или кокетничать. Улыбаться. А уж приходить в гости…

– Достаточно, – оборвала я разговорчивую служанку. И так понятно, мой скорый брак не вызвал одобрения у дворецкого. Уволить его без веской причины я не могу, такие слуги – практически члены семьи, придется дружить или терпеть.

Фэльма откинулась на подушку, ощущая, как внутри нарастает непривычное чувство беспомощности.

Ее с детства учили: слабость – удел бедных. Если ты богат и знатен, изволь это богатство защитить, умножить и передать следующему поколению. Иначе зачем десятки поколений проливали кровь, не спали ночами, заключали деловые браки, чтобы теперь один наследник разрушил все, поддавшись пагубному чувству? Что оно пагубное, Фэльма не сомневалась. Оно уже начало разрушать их жизнь. Тадеус впадет в бешенство, как только узнает о браке.

Личная жизнь императора – опасная, но привлекательная тема для пересудов. При дворе не было секретом – его величество в натянутых отношениях с женой. Тадеус был педантом, сдержанным, временами столь холодным, что Фэльму пробирала дрожь, когда ее щеки касались прохладные губы императора.

Лиястрея же была его противоположностью. Родом из южного княжества, она любила солнце, долгие прогулки, балы и музыкальные вечера. В первый год брака ее смех нередко разносился по коридорам дворца и многие считали это добрым знаком. Но с каждым днем холод Роланского дворца накладывал все больше теней на лицо юной императрицы. Еще эта странная болезнь, оставившая бледную тень от прежней яркой, полной жизни Лиястреи… Поговаривали, императрица не оправится от болезни и вряд ли сможет подарить престолу наследника.

Впрочем, первым испытанием для этого брака стала смерть Аршаны. Тадеус, только пришедший в себя после гибели отца и дяди и своего внезапного восшествия на престол, впал тогда в настоящее безумие. По стране прокатилась волна арестов. Подозревали всех и вся. Говорят, даже спальню императрицы обыскали. Слухи, конечно, но после показательного обыска у Жельгая, троюродного дяди императора, Фэльма ничему бы не удивилась.

Маргаша сетовала, будь ее воля – уехала прочь из столицы. Но отъезд в такое время был равносилен признанию, а потому двор боялся, но продолжал ездить на приемы, где вместо слуг по стенам теперь стояли солдаты.

Подозрениями все и закончилось. Смерть признали естественной, следствие закрыли, но кипы листов допросов и унижение знати остались.

Как жаль, что сестры сейчас нет в стране. И дернула же ее бездна уехать на воды, когда ее любимому племяннику грозит казнь. Фэльма давно мучилась сомнениями написать и попросить помощи у мужа сестры, но каждый раз откладывала. Дражайший родственник не пользовался любовью императора, да и сама Маргаша не смогла снискать расположения венценосной семьи.