– Значит, все были в доле, – мрачно заметилБабкин. – Если бы хотели, то взяли бы как миленьких.

– Сейчас это уже неважно. Олега Борисовича слушались ибоялись, потому что он временами вел себя как законченный психопат, асумасшедших люди всегда опасаются. Затем в моей истории имеется пробел, послекоторого Тогоев выплывает – кем бы ты думал? – заместителем начальникаместного РОВД.

Бабкин недоверчиво присвистнул.

– Какой был год?

– Девяносто первый. На этой должности он сидел недолгои быстро перебрался в руководство муниципальной организации, которая занималасьпереработкой мусора.

– У-у-у! – протянул Сергей. – Золотое дно!

– Да, только для некоторых конкурентов Олега Борисовичаоно стало песчаным. Опять-таки в прямом смысле слова: двух бизнесменов, пытавшихсяспорить с ним за денежную мусорную жилу, нашли на дне реки с ногами в цементномведре – в лучших традициях итальянской мафии.

– Тогоев опять вышел сухим из воды?

– Уголовное дело на него было заведено, но всеокончилось пшиком. Затем он опять пропадает из виду, а выплывает уже вдевяносто пятом акционером завода минеральных удобрений, что под Ростовом.Ходили слухи о том, что заказное убийства Эдуарда Росинова – помнишьтакого? – его рук дело, но доказательств не было.

– Росинов у слишком многих торчал бельмом вглазу, – вспомнил Бабкин, в памяти которого всплыли отголоски известий орасстреле крупного чиновника.

– Верно. Но дело отличалось крайней наглостью и, непобоюсь сказать, тупостью. Среди бела дня на людной улице, запруженноймашинами, расстрелять шофера и пассажира – это был бы полный идиотизм, если быон не увенчался успехом. Чуть позже Олег Борисович решил заняться рейдерством ис помощью грубой физической силы и подкупленных судей присвоил себе бизнеснебезызвестного тебе Аслана Коцбы[4]. Третий завод попроизводству удобрений – тот самый, который в Подмосковье.

– Постой-ка… У Коцбы?! Не может быть! Тот сам у когохочешь что угодно отберет.

– Тогда он только начинал свое дело.

– Таран, говоришь, – почесал в затылкеСергей. – М-да. Хорошенького противника мы себе нашли. И что нам с нимделать?

Макар задумался, сполз с кресла и растянулся на ковре.

– В первую очередь… – отрешенно сказал он, глядя впотолок, – не будем считать Олега Борисовича своим противником.

– В каком смысле?

– Нам он не по зубам.

– Я рад, что твоя мания величия уступила место голосуразума, – съехидничал Бабкин. – И что ты нам предлагаешь? Уехать вТимбукту и там провести остаток дней, валяясь в зарослях бамбука?

– Акации.

– Что?

– Акации, а не бамбука. Бамбук в Мали не растет, тамвокруг сплошная пустыня.

– Я поражен широтой твоих географических познаний. Новопрос о том, что нам делать, остается открытым. Я начинаю думать, что мойзамысел по избавлению мира от личности Олега Борисовича был не таким ужнеудачным.

– Он был бесперспективным, – бросил Макар, явнопоглощенный какой-то идеей. – И уголовно наказуемым. Выкинь его из головы.

Он поднялся, открыл балконную дверь, и в комнату ворвалсяшум двора: гудение машин на соседней улице, шелест зеленеющих деревьев, мерноешарканье метлы дворника по сухому асфальту. За спиной Илюшина Сергей говорил отом, что он действительно очень сглупил, не обратившись вчера в прокуратуру, ипо здравом размышлении понял, что это единственное, что им стоит сделать…

– Машку с Костей спрячем, – говорил он снарастающей уверенностью в голосе. – Они уедут, никуда не денутся. АТогоева уголовное дело припугнет и заставит притихнуть. Не полный же он идиот,в конце концов! Собирается депутатскую неприкосновенность получить…

– Безусловно, это свидетельствует о наличии у негомозгов, – сказал Илюшин, оторвавшись от созерцания качающихся под ветромдеревьев, и по его лицу Бабкин понял, что Макар слышал только окончание егомонолога. – Но ты, Серега, сейчас не о том говоришь… Одну умную мысль тыуже высказал, твой лимит на сегодня исчерпан.

– И какую же? – осторожно спросил Бабкин.

– Не считать Тогоева противником.

– Это была твоя мысль. Но все равно спасибо закомплимент. А то мне уже не по себе стало: ты три часа как приехал, а еще ниразу меня не ужалил. Может быть, расшифруешь, что ты вкладываешь в эту умнуюмысль? Что с того, что мы не будем считать Тогоева противником?

Макар повернул к нему загорелое лицо и прищелкнул пальцами,как фокусник, собирающийся вытащить яркий шелковый платок из пустой стекляннойбутылки.

– Это значит, что противником ему будет кто-то другой.

Василий Ковригин был пьян. Не безобразно, как говорилираньше – мертвецки пьян, а почти культурно, хотя были времена (и чего тамскрывать, не такие уж и давние), когда культурно напиться представлялось емутаким же малореальным, как прыгнуть зимой с двадцатиметрового моста иточнехонько угодить в единственную прорубь на льду. Вроде и можно, но вряд липолучится, как ни старайся.

Он выпивал с юности и даже в состоянии, которое Лена в гневеназывала скотским, сохранял свое обаяние, ласковую ухмылку, делавшую его похожимна героя из голливудских фильмов – прохвоста и неудачника, вечно влипающего вразные истории, но притом любимого зрителями. Вот и он, Вася, тоже был из таких– любимых зрителями.

Его пьянство было не побегом, а ритуалом. Так он сам себеговорил. Просто привычка, может, и не самая хорошая, но безобидная дляокружающих. А за себя самого Вася Ковригин попросил бы никого не беспокоиться.Что радовало его, так это собственная способность фотографировать в любомсостоянии – иной раз, на следующий день просматривая снимки, он пораженно качалголовой: неужели этот отличный кадр он сделал после того, как они ушли из«Текила-бума»? Он уже и «Текила-бум»-то к тому времени помнил с трудом…

Ленка, которую он считал выросшей в каком-то выморочномкнижном мире, поначалу его забавляла. Но однажды он увидел, как из оболочкииспуганного, недоверчивого существа выглянул кто-то другой: веселая,насмешливая женщина, похожая на любопытную маленькую девочку. Девочка когда-тодавным-давно отправилась исследовать мир, находившийся за пределами своегодома, но что-то испугало ее, и она убежала обратно, закрылась на все засовы идаже дверь подперла старой табуреткой, чтобы никто не забрался в ее убежище. Носама не могла удержаться – и смотрела наружу из окна с жадным любопытством.

Эта женщина-девочка очаровала его. И почему-то вызвала в немнепреодолимую нежность – первая из десятков баб, которые были у него: красивых,уверенных, влюбленных. Она не была красивой, испытывала постояннуюнеуверенность в себе, и он так и не смог понять, влюблена ли она в него хотьнемного. Но она оказалась своей, родной, скроенной по подходящей ему мерке. «Непотому, что от нее светло, а потому, что с ней не надо света».