— Брось, Паша. — Самуил, держа сигару всеми пальцами руки, старательно трудил губы, вытягивая из нее вкуснейший никотин. Пыхнув дымом (хорошо пыхнул, эффектно), Самуил прищурился: — Пенис — так говорят американцы.

Шофер, услышав слово «пенис», одобрительно оскалился и закивал (ни черта не понимал по-русски). Самуил не смотрел на него.

— Русские говорят — член… Даю тебе слово, Паша, твой член в той дыре, куда мы едем, скучать не будет! Я тебе куплю таких американских девочек, хоть белых, хоть цветных — закачаешься!

Паша не поверил:

— У нас в Москве можно всяких американских девушек отыметь, и белых, и цветных! Зачем сюда было ехать? У нас дома круче можно было оторваться.

— Дома! Дома! А тебе ничего не интересно, да? — окрысился Самуил. — Что вы за люди такие?!

— Нормальные люди, — тихо буркнул Паша, но Самуил услышал.

— Заткнись! — сказал он, нажимая голосом. — Сказал, тебе понравится, значит, понравится!

Фамилия у Самуила была Боголов. Отчество — Дармалович. Отец его был бурят — Дармала Боголов. Родился Самуил в пригороде Иркутска. Мать Самуила, красивая чернокудрая еврейка, разродившись с трудом и поймав сепсис в нестерильном сельском фельдшерском пункте, вырвала клятву у плачущего Дарьки Боголова, что сына он назовет Самуил. Она покормила младенца всего раз, а после, прижав к себе, рыдая, умерла от заражения крови.

— Самуил, мальчик мой…

Самуил ехал сейчас в открытом авто, ветер жег лицо горячим вкусом чужой земли, дым сигары ел глаза. Ему казалось, что он помнил свою мать и эти ее слова. Все говорили, что это его фантазия. Не может человек помнить то, что происходило с ним на вторые сутки от рождения. В интернате пацаны над ним смеялись за эту память и часто били. А он точно помнил, что мать плакала, когда его принесли и вручили ей в руки — беспомощную личинку, зародыш человека. Зародыш. Через пятьдесят один год этот зародыш хапнул свой первый миллион баксов. Сейчас, в пятьдесят шесть, у него их сто восемьдесят. А жизнь все равно осталась дерьмом.

Семьи нет.

У него никогда не было семьи. Мать умерла, так и не оправившись от родов. Отец, завхоз какого-то там агрокомплекса, умело воруя, сумел обеспечить сыну воспитание в ленинградском интернате (понятно, за большие взятки). Тогда, при Советском Союзе, по какой-то там плановой разнарядке все «коренные народы» Якутии и Дальнего Востока жили в интернатах и поступали именно в институты города на Неве, колыбели ленинской революции… Потому и Самуил оказался в Ленинграде, но отцу приходилось приплачивать, чтобы сына не гнобили… Кстати, отца убили тувинские трактористы. Что-то он им однажды не выдал, какую-то деталь для трактора. Шарахнули в лоб увесистой монтировкой…

Самуил, глубоко вздохнув, качнул головой, сильным щелчком отправил окурок сигары в клубящуюся за машиной дорожную пыль.

Ему всегда было плохо в интернате. Зачем отец держал его далеко от себя? Детство — черная полоса жизни. Может быть, будь они вместе, ничего бы с отцом не случилось там, в Иркутске, тогда, сорок шесть лет назад.

Мать — еврейка, отец — бурят. А вырос Самуил русским. У него и в паспорте так значилось: Самуил Дармалович Боголов — русский.

Когда кто-то из русских пытался называть его евреем, он сразу бил ему в лоб увесистым кулаком. Когда кто-то из евреев намекал, что он не еврей, он поступал точно так же. Самуил, имея очаровательные бурятские щечки, во всем походил на мать. Был очень красив в молодости. Он и сейчас был очень и очень импозантен. У него было много русских женщин, были хохлушки, сладострастные немки, молдаванки, латышки. Сегодня вечером будут американки.

— Девки из колледжа. Надо снять девок из колледжа вот с такими сиськами, как волейбольные мячи, — сказал Самуил.

«Злодеи» на заднем сиденье заржали.

Последние десять лет Самуил смотрел американские фильмы про таких вот тугозадых, грудастых девок с упругими, утянутыми животами и мечтал, что отымеет их с десяток. Но в Лос-Анджелесе, недалеко от отеля, таких не попадалось. Только чернокожие проститутки. И еще русские и хохлушки.

Хохлушки вообще достали. Они по Москве и Питеру достали всех сверх меры. И в Турции, и на Кипре. Было такое ощущение, что хохлушек миллионов сто, больше, чем все население Украины, вместе взятое. Но вообще они классные! А сегодня пятидесятишестилетний член Самуила жаждал американского секса!

* * *

Когда приехали в Пасифик-Сити, судьба Самуила решилась в полчаса — ни о каких девках из колледжа речи уже быть не могло: он увидел в стриптиз-баре Наташку Лопес — двадцатипятилетнюю латиноамериканку.

— Однако, — сказал Самуил, безвольно щупая свой бумажник.

Он сидел за столиком в накуренном баре, совсем рядом со сценой, где крутила голой задницей она, смуглокожая богиня, и понял, что попал по-крупному (русские мужики — они ведь самодуры) — таких Самуил даже в кино не видел. Как говорил идиот Паша, захотелось сразу жениться. Паша после этих слов всегда уточнял: не потрахаться, а именно жениться.

Наташка сошлась с Самуилом легко. Он просил секса, но она согласилась лишь на стриптиз — смотреть можно, трогать нельзя! Это она сказала управляющему баром, когда тот зашел в гримерку и сообщил, что один русский пожилой мужик не прочь бы ей вставить за пару штук баксов, из них половину ему — управляющему. То есть требовалось подставить «малышку» за штукарь. Хорошая цена для шлюхи, но она-то не шлюха! Смотреть, только смотреть! Трогать нельзя!

Наташка не была шлюхой. Она приехала в Штаты пять лет назад из Панамы. Все эти пять лет ей приходилось путаться с бандитами и владельцами баров, чтобы иметь кусок хлеба и три штуки баксов в месяц. Говорят, что среднестатистическая американка до замужества успевает познать сорок девять мужчин. У Наташки было всего шесть за все эти годы. И то типа «по любви». Она не была шлюхой, но русский пожилой мужик платил тысячу долларов за непродолжительный секс. Может, сорваться? Изменить ублюдку Антону? Ха-ха! Было бы здорово так подставить урода! Но нет, она на это не пойдет — Наталью Лопес условия Самуила не устраивали, она не шлюха!

Уединились на втором этаже бара, в специальной комнате для гостей со специальным топчаном. Наташка станцевала на столе, разделась, раздвинула ноги — пусть увидит все!

Старик аж застонал и вывалил из брюк алчущий член (решил, дурак, что ему перепадет счастье!). У Самуила был поистине мамонтовый бивень. Русский был силен, очень тяжел и привлекателен. Наташка позволила потрогать свою грудь. Он умело мял ее накачанные силиконом груди, а массивные золотые перстни на коротких волосатых пальцах царапали набухшие соски. Это еще больше возбудило Наташку. Она застонала от наслаждения по-настоящему и вдруг дико и зло расхохоталась старику в лицо. Все, концерт окончен! Она отработала тысячу баксов. Даже больше! А все-таки надо было дать старику, чтобы мстительно смотреть Антону в лицо, рогоносцу! Но она не шлюха! Она честная женщина и католичка! Аве, Мария! А русский теперь будет мучиться — она свела его с ума! Ха-ха!