же сомнительно, чтобы участковый рвался ей помогать после всего случившегося…

Вика отчаянно убеждала себя не обращаться в полицию, приводила убедительные аргументы, а об истинной причине своей неуверенности старалась забыть: где-то глубоко внутри сидел страх, что Лев прав, что она по-настоящему лишается рассудка. Думать об этом было невыносимо, однако предательские мысли то и дело лезли в голову и отдавались дрожью во всем теле.

В какой-то момент Вика обнаружила себя на кладбище, прямо у могилы деда. Как она туда пришла, она не помнила, зачем — тоже не знала. Но чувствовала, что это — правильно, что так и должно быть.

— Спасибо за огнетушитель, — поблагодарила она и, немного помолчав, добавила: — Но мог бы и еще чем-нибудь помочь. А лучше — прямо все объяснить, без дурацких намеков.

Сообразив, что ее несет куда-то не туда, Вика прекратила упрекать покойника в чем бы то ни было и, с минуту постояв над могилой, направилась к выходу с кладбища, однако внезапно кое-что вспомнила.

Трое мальчиков двадцать лет назад были похоронены где-то здесь.

Не они сами, поскольку их тела так и не нашли, но церемония прощания точно проходила, и гробы в землю опускали. Это сделали чисто символически незадолго до того, как она уехала, поэтому в памяти тот день остался во всех подробностях… Где же та могила?

Вика огляделась, прикинула прежнее расположение дорожек, которое немного отличалось от нынешнего, и поискала глазами сосну — тогда только посаженную, а теперь наверняка вполне себе высокую. Подходящих деревьев нашлось сразу несколько, но нужное она угадала моментально — значит, не зря в тот день нарушила запрет деда и сбежала из дома посмотреть на похороны.

Могила выглядела на редкость прилично: без прошлогодних листьев, с деревянным крестом, медальонами с фото, небольшим цветником и явно новой пластиковой вазой. Последняя заинтересовала особенно сильно, поскольку ее наличие означало, что кто-то сюда ходит и следит за порядком. Мать мальчишек не производит впечатления человека, которого волнует клочок земли, отец, по ее словам, давно уехал…

Может, ухаживает за могилой Илья, который постоянно на кладбище и до сих пор не забыл их дружбу? Но ведь могила чисто символическая, ее даже настоящей не назвать. Кроме самых близких родственников, вряд ли кому-то есть до нее дело. Разве что — убийце?

Интересно, он до сих пор здесь живет? Мучает ли его совесть? Следит ли за могилкой? Да нет, маловероятно. Скорее все-таки Илья, сторож или какая-нибудь сердобольная старушка, которая была в ужасе от той трагедии, знала семью ребят. Даже если убийце очень хочется извиниться перед пацанами — он в курсе, где их реальная могила, и спокойно может таскать цветочки туда.

Вика поймала себя на мысли, что уже не сомневается в том, что это было убийство. Хотя версия с несчастным случаем, стечением негативных обстоятельств, выглядит даже более правдоподобной, чем убийство, а на наличие преступника ничто не указывает. Однако уверенность в том, что убийство все-таки имело место быть, все росла и усиливалась, и Вика решила, что неплохо бы ее чем-то подкрепить, чтобы не вышло, как с Сычевым.

Тетю Надю она нашла рядом с фельдшерским пунктом, из окна которого доносились нетрезвые крики Жени. Что здесь может сделать медицина, Вика не представляла и, видимо, была не одинока в своем мнении, поскольку сильно обнадеженной тетя Надя не выглядела. Она сидела на старой разноцветной скамейке, сгорбившись и опираясь обеими руками на объемную пеструю сумку, и смотрела прямо перед собой, будто ничего не видя.

— Здравствуйте, — негромко сказала Вика, привлекая ее внимание.

Женщина не сразу, но повернулась и даже навесила на лицо подобие улыбки, что выглядело несколько жутковато.

— Здравствуй, Викусь. Как дела, как дома?

— У меня — хорошо. А у вас? — Она бросила выразительный взгляд на окно, и тетя Надя расстроенно махнула рукой.

— Совсем крыша поехала. Оно и понятно, но надо же как-то держаться, хоть ради Васька.

— Новостей никаких?

Женщина молча покачала головой, и Вика села рядом.

— Тетя Надя, а вы хорошо помните то лето? Ну, когда…

— Чего ж не помнить? Двадцать лет — как один день. Это для вас, детишек, много изменилось, а нам-то…

— А дед тогда сильно пил?

Женщина внимательно на нее посмотрела, задумчиво свела брови и пожала плечами.

— Он, кажись, после смерти твоей мамы начал. Она ведь тоже была незадолго до…

— Да, незадолго.

— Ну вот. Дед твой убивался, но в рамках приличий. Знаешь, тогда вообще многие употребляли, время такое было, нехорошее… Он, конечно, тоже любил это дело, но я ж у вас дома бывала, видела все. Держал он себя в руках, хоть и срывался иногда.

— А в тот день…

— Нового я тебе ничего не скажу, но ты же хочешь знать, что я думаю? — верно поняла тетя Надя. — Дед твой к детворе хорошо относился, пусть и шпынял иногда, и ругался на детей, а только, бывало, купит конфет и всем раздает. Женьке моей и платьице как-то подарил, и к школе принадлежности. Мы тогда совсем плохо жили, а дед тебя в одиночку тянул, но старался как мог, подработки брал.

— Подработки? — Вика вдруг поняла, что даже не задумывалась о том, откуда у них были деньги.

— Да, шабашил то там, то тут, а мне платил, чтоб я прибиралась и за тобой присматривала, пока он в отъезде.

— И часто он уезжал? — Вика нахмурилась, потому что этого почти не помнила.

— Бывало. А в тот день, как назло, дома был, что-то отмечал, ну и… того. Напился, в общем.

— Что отмечал, не помните?

— Это уж тебе виднее. И меня, и даже Женьку тогда допрашивали — что, куда, почему… Мы, конечно, ничего плохого о нем не сказали, да и не было чего сказать. Но занимались им по полной, по-моему, задерживали даже, а потом отпустили.

— Это я помню, — сказала Вика, живо почувствовав дикий ужас, который тогда испытала. — Получается, на него ничего не было?

— Такого я уж не знаю, но отпустили быстро. Может, из-за тебя…

— Из-за того, что дед меня воспитывал?

— Нет, когда у тебя припадок случился, его в больницу срочно вызвали,