— Никакой.

— И я говорю… В смысле — никакой?

— Были намеки, просто вы их проворонили, — устало сказала Вика, даже не понимая, за кого теперь болеет. — Трое детей не могут бесследно исчезнуть, не растворились же они в воздухе. Значит, были следы, подсказки, ниточки эти ваши.

— Ну и где же твои ниточки сейчас, в случае с Василием? — оскорбился участковый.

— А вот это — самое интересное.

Она вышла и плотно закрыла за собой дверь.

Идти домой очень не хотелось, слоняться по улицам после инцидента с агрессивными детьми тоже было не слишком приятно, а Илья и Кристина хоть иногда имеют право на свою спокойную семейную жизнь без постоянных вторжений.

Куда податься, Вика не представляла, поэтому неожиданно для себя направилась к Геннадию Федоровичу. Формально — чтобы навестить больного старика, но на самом деле — чтобы прогуляться вдали от любопытных глаз.

Путь до его дома показался чересчур коротким и прямым. Вика так привыкла ходить этой дорогой, что уже не замечала расстояния, а в лесу, вблизи болот, чувствовала себя куда лучше, чем на городских улицах. Очевидно, и Геннадий Федорович с покойной женой однажды начали ощущать нечто подобное, а значит, и она, Вика, рискует, как и они, превратиться в отшельницу, которой к тому же будут пугать маленьких детей. Да что там будут — уже пугают.

Пенсионер гостье откровенно обрадовался, в подробностях рассказал о визите врача, которого прислала Кристина, а Вика с опозданием поняла, что в очередной раз заявилась с пустыми руками. Когда с разговорами о погоде и лесных обитателях закончили, у нее уже слипались глаза, хотя было еще рано, а Геннадий Федорович заботливо отправился греть третий чайник подряд.

Вика сидела на улице, на большом трухлявом пне, изредка лениво отгоняя комаров и любуясь стремительными силуэтами летучих мышей. Начинало смеркаться, однако небо еще выглядело светлым; природа полнилась летними ароматами и после душного дня дышала свежестью и оживала разномастным стрекотом и чириканьем.

Геннадий Федорович вернулся с двумя чашками чая и уселся на раскладном стуле возле Вики.

— Спасибо, — сказала она, когда взяла чашку, — но все же зря вы так, вам лучше отдохнуть. Я бы и сама приготовила.

— На том свете отдохну, — отмахнулся пенсионер. — Лекарства-то от моей болячки нет, не придумали еще. Так что недолго мне чайком осталось баловаться.

— Ну что вы…

— Да я ж и не против, я хорошо пожил. И супруга, поди, уже заждалась меня там.

— Счастливый у вас был брак? — спросила Вика, чтобы отвлечь его от мрачных мыслей.

— А то как же! Тут уж мне счастьюшка по полной отсыпало, не то что… — Он вдруг замолчал, и ей стало интересно.

— Вам в чем-то не повезло? Вроде вы довольны жизнью.

— Да это сейчас, как получше стало. А детство-то, почитай, голодным было, в девяностые тоже… Вот виноват я перед супругой, что добытчик из меня не вышел. Другие как-то крутились, добивались, а у меня характер, понимаешь, не тот.

— Но вы же охотник! Наверняка жена вами гордилась, все равно вы семью обеспечивали!

— Так-то оно так, шубы у нее всегда как из сказки были, — улыбнулся Геннадий Федорович. — А вот продавать у нас не получилось: в тяжелое время и не покупает никто.

— Это точно, — кивнула Вика. — Я не помню, чтобы тут кто-то в шубах ходил. Как-то не принято было.

— Это детворе казалось, что не принято, — снова улыбнулся старик. — А дела-то совсем иначе обстояли. Вот и приятель мой, о котором я рассказывал, — он выразительно на нее посмотрел, — все хотел внучке шубку справить. Она у него красавица была.

Вика чуть не возмутилась, что о ее красоте говорят в прошедшем времени, но вовремя сдержалась. Похоже, Геннадий Федорович как-то догадался, кто она на самом деле, а может, просто Кристина растрепала, пока тут была. В любом случае напрямую он не говорит, значит, хочет, чтобы ему подыграли.

— И сейчас наверняка красавица.

— Ну, это уж я не знаю. А шубку он ей так и не справил, пришлось другой подарить.

— Как — другой? — изумилась Вика. — Кому?

— Внучка-то уехала, так он другой девочке и подарил. Ну а что делать, не самому же носить.

Что это за девочка, она спрашивать не стала, но интуиция подсказывала, что Геннадий Федорович говорит о чертовой Женьке, которой от их семьи и так перепадало слишком много. Даже сейчас это почему-то задевало, хотя матери, потерявшей сына, следовало сочувствовать.

— Мог бы внучке по почте прислать, — буркнула Вика. — Она бы наверняка обрадовалась.

— Ну, видно, решил, что у той и так все есть. А может, праздник какой был, сделал девочке из бедной семьи подарок. Хороший он был мужик, неравнодушный. Знаешь, что это такое?

— Что? — Она все еще была мрачной.

— Что душа у человека не ровная, а с изгибами, просеками, ямами. Когда просто ровное — оно же что?

— Можно ехать.

— Эх, молодость, ехать им все… А вот скажи — куда?

— Прямо.

— И что там дальше?

— Откуда я знаю, я ж еще не доехала. — Вика против воли начала интересоваться странным разговором и почти забыла про украденную Женькой шубу.

— Вот ты, барышня, на ровной поверхности не знаешь. А если повороты, бугры, препятствия?

— Тогда я никуда не поеду.

— Есть такие люди, — с важным видом кивнул Геннадий Федорович. — Всю жизнь сидят в своей избе, носа за порог не кажут, боятся, как бы чего не стряслось. Я из таких, а вот товарищ мой был другой. И супруга тоже.

— И в итоге сейчас живы только вы? — Вике показалось, что она поняла, к чему он клонит, но пенсионер имел в виду другое.

— Только я сейчас жалею о том, как жил. Пусть не всю жизнь, но определенную ее часть. А они ни о чем не жалели и ничего не боялись, и каждый новый поворот, каждая выбоина их интересовали, для них это был вызов, а не приговор, как для меня.

— Я немного запуталась, — честно сказала Вика и сделала большой глоток из чашки. Чай был с травами, очень ароматный и терпкий, от него клонило в сон не