[5] Аль Мусафир (араб.) путник, странник.

[6] Стефано имеет в виду мэрию, которые по-итальянски обычно называются муниципиями.

[7] Cazzo (ит.) – распространённое итальянское ругательство.

[8] Мадина (араб.) – город.

[9] Машви – блюдо тунисской кухни, запечённый на вертеле барашек.

[10] Pezzi I medda (сиц.ит.) – кусок дерьма!

[11] Vae victis (лат.) – горе побеждённым.

[12] Baciami Il culo (ит.) – поцелуй меня в задницу.

[13] Аль-ватан-аль-араби (араб.) – арабский мир, неформальное название всех стран, объединённых арабским языком и культурой.

[14] Merda (ит.) – дерьмо.

Зеркало

***

Прокляты и трижды прокляты будьте, поганые мунафики! Да сгниют ваши зубы и навеки обвиснут члены!

Так, надо успокоиться. Надо успокоиться. От метания по комнатушке, прозванной «кабинетом», и воздевания рук к небесам ничего не изменится.

Надо подумать, что известно и что теперь делать.

На Острове зреет что-то нехорошее, и не иначе как прибравшие его к рукам шейхи из Мадины мутят воду. Проклятье, что ж им неймётся-то? Хотят военные корабли в портах, солдат из центральных вилайетов, военного положения? Или… чего большего?

На улице Актисаб семеро погибших: шесть правоверных, один назрани – и не менее двадцати раненых. Марсала гудит, но ещё больше гудит Зеркало. Ведь вчера – всего вчера – в Мадине был убит Ярый Халиль, которого так любили слушать зеваки, а сейчас на всех халами[1] в Зеркале вдруг заговорили о заговоре «старых людей», о готовящемся вторжении из-за моря. О том, что только новый Газават спасёт эту землю от погружения в скверну.

Понятно, что всё это организовано – нитки, за которые дёргают невидимые руки, не увидел бы только слепой. Но как далеко эти нити уходят вверх? Только ли до Мадины, до мелких шейхов их мелкого вилайета? Или, спаси нас Аллах, до Шура-аль-Канун в самом Алжире?

Махдистам неймётся, да и понятно, почему. Старшее поколение, те, кто слушал речи возлюбленного Изначальным, стареет, а новое уже живёт новой жизнью. Зеркало, фильмы, кат, тахриб из-за моря. Угли старого Газавата гаснут, их всё труднее раздувать. Но если плеснуть на них масла?

И, похоже, плеснули. Что там говорила Таонга? Те люди, в её пансионе, они вроде бежали из Мадины, боясь тех, кто грезит новым Газаватом. И вчера ему сказали – те, кому можно верить – что в Марсале личные ассасины шейхов. Что полиции надо бы надеть на глаза чёрные повязки, чтобы… не увидеть того, что видеть нельзя.

Нельзя так нельзя – давно понятно, с кем на Острове лучше не спорить. Но… ладно если бы они убили одного-двух человек, слишком глупых, чтобы дёрнуть шейхов за бороду, и потом притопили их тела под скалами. Не первый раз, Аллах мне свидетель, да и не последний. Но начинать войну на улицах города! Взрывать бомбы! Натравливать правоверных на назрани!

Шрамы прошлого Газавата на этой земле только-только начали заживать, так неужели грядёт новый?

Глава первая

Тиджикжа. Нечасто он о ней вспоминал – что толку думать о том, чего не вернуть? Да и не было там ничего такого, что бы стоило возвращать, если совсем уж по-честному.

Хотя первые пятнадцать лет своей жизни ему вовсе так не казалось. То были, наверное, счастливые годы, если уравнять покой и счастье. Галдёж воскресного рынка и льющийся с минаретов вечерний азан, лавочки вдоль дороги, где они цедили чай со сверстниками, провожая глазами редкие машины. Утренние багеты, которые и сам он разносил два года – едва ли с тех пор ему доводилось пробовать хлеб вкуснее. Даже футбольное поле, по которому они пинали полусдувшийся мяч, босиком по песку. Всё было так просто и понятно в те дни.

И он едва ли много думал о мире за пределами их городка, крошечного оазиса жизни среди вечных песков. Смешно сказать, но когда-то сам городишко казался ему большим, полным тайн и приключений.

Теперь, побродив немного по миру, Салах вполне осознал, что тайна в Тиджикже действительно была, но только одна. Где-то, в каком-то обычном обшарпанном доме со стенами песочного цвета родился тот, кто изменил их мир. Махди.

И он помнил, как впервые услышал это слово – от отца, который по вечерам слушал новости из Нуакшота. Тот, кто провозгласил гибель мира и спасение для поверивших в него. Тогда Салах не придал этому большого значения – ну что могло погибнуть или, напротив, спастись в Тиджикже, городке, мимо которого проходили времена и эпохи, равнодушной рукой бросая жалкое подаяние вроде кнопочных телефонов или пары заправочных станций.

Но мир вокруг них менялся. А потом пришёл тот день, когда…

– Салах, так когда? – женский голос отвлёк его от раздумий, и мужчина поднял взгляд.

Замиль стояла перед ним, глядя ему в глаза. Странное всё же впечатление от этой светлокожей – она хороша, правда хороша, стройная, дразнящая, с высокой грудью, очертания которой видны даже через просторный покрой алжирской рубахи, в которую та переоделась. А он не то чтобы отличался особым