них может быть немало и правдивых сведений. Своим умом до этой истины дошёл и Адриан. Потому он доносы не запрещал, но «по поводу доносов он всегда производил тщательные разыскания обо всех обстоятельствах до тех пор, пока не обнаруживал истину»[314].

Конечно, появление императорского совета явно отодвигало сенат на второй план в решении важнейших государственных дел. Прекрасно понимая это, Адриан старался сохранять уважительное отношение к сенаторам, дабы они не чувствовали себя ущемлёнными. В решениях дел и сенат, и совет как бы на равных взаимодействовали:

«Все важные и наиболее насущные дела он рассматривал с участием сената и вершил правосудие вместе с первыми мужами иногда во дворце, иногда на Форуме, или в Пантеоне, или в различных других местах, всегда восседая на трибунале, с тем, чтобы всё свершалось принародно. Иной раз он присоединялся к консулам, разбирающим судебные тяжбы, и оказывал им почёт на цирковых зрелищах»[315].

Диону Кассию вторит и Элий Спартиан: «И в Риме, и в провинциях он часто разбирал судебные дела, привлекая в свой совет консулов, преторов и лучших из сенаторов»[316].

В то же время Адриан отнюдь не пренебрежительно относился и к простому народу. Он старался быть, да, похоже, и был императором всех римлян, а не только верхов общества — сенаторского сословия и всадничества. И вновь Элий Спартиан: «В беседах с людьми даже очень низкого звания он проявлял исключительную любезность и ненавидел тех, кто неодобрительно относился к этому, доставлявшему ему удовольствие, проявлению человечности под тем предлогом, будто они оберегают достоинство государя»[317]. А Дион Кассий приводит пример: «Когда однажды во время прогулки к нему обратилась с каким-то прошением женщина, он сначала сказал ей, что ему некогда, но потом, когда она воскликнула: „Тогда не будь императором!“ — он обернулся и выслушал её»[318].

В подлинность этой истории, правда, не очень-то верится. Здесь, похоже, мы имеем дело с так называемым «бродячим сюжетом». Точно такие же истории нам доносит Плутарх об отце Александра Македонского Филиппе II и сыне диадоха Антигона, славном покорителе крепостей Деметрии Полиоркете. Есть подобный рассказ и о старейшем сподвижнике Александра Великого Антипатре. Наконец, подобная история есть и о Траяне. Она даже настолько вдохновила великого Данте, что он нашёл для неё место в своей «Божественной комедии»[319].

Но не следует забывать, что при этом Адриан чётко соблюдал сословные различия, не позволял принижать исторические привилегии: «Римским всадникам он ни в своё отсутствие, ни при себе не позволял судить сенаторов. Ведь тогда был обычай, чтобы государь, когда ему приходилось разбирать судебное дело, приглашал к себе на совещание и сенаторов, и всадников и выносил своё решение после совместного обсуждения. Он резко порицал тех императоров, которые не выказывали уважения сенаторам»[320]. Здесь он разительно не похож на Тиберия. Тот поначалу очень старался поддерживать добрые отношения с сенаторами, оказывал внешнее почтение всему сенату, но то ли сенаторы слишком уж пересолили с восхвалениями принцепса, то ли он просто устал почтительно относиться к людям, не блещущим чувством собственного достоинства, но вскоре он стал постоянно произносить одну и ту же фразу, покидая курию, где заседал сенат: «О люди, созданные для рабства!»[321] Произносил по-гречески, полагая, возможно, что такие жалкие и раболепные потомки Ромула латинской речи о себе не заслуживают. У Адриана подобных ситуаций не возникало. То ли сенаторы нравственно подросли со времён преемника божественного Августа, то ли император удовольствовался покорностью «отцов, внесённых в списки», коим он запретил оказывать ему чрезмерные почести, не желая судить их слишком сурово. Во всяком случае, можно с уверенностью сказать, что Адриан с самого начала своего правления последовательно осуществлял политику «согласия сословий» — некогда заветную мечту великого Марка Туллия Цицерона. Правда, гарантом согласия выступала собственная власть императора.

Согласие сословий по Адриану вовсе не означало отсутствия перемен в их положении, в привлечении их к тем или иным сферам деятельности.

Вторым по важности после учреждения императорского совета было решение Адриана о превращении должностей начальников двух важнейших придворных канцелярий из придворных в государственные должности[322]. Как сообщает нам об этом Элий Спартиан, «он был первым императором, имевшим на должностях секретаря и докладчика по прошениям римских всадников»[323]. Для руководства этими канцеляриями обладание юридическими знаниями было решительно необходимо[324].

До Адриана канцелярскую работу при императорах, начиная с Августа, вели вольноотпущенники, либертины. Дело в том, что ни один сенатор, ни один всадник не мог унизиться до того, чтобы занять положение, которое давно уже при других должностных лицах — магистратах — вели именно либертины[325]. Императоры просто перенесли в высшую власть опыт властей, ныне уже низших по статусу. Канцелярии при императорах постоянно расширялись. Они управляли императорской казной (фиском), официальной перепиской императора, принятием прошений и ответами на них. При Августе и Тиберии, сильных и властных императорах, руководители канцелярий просто технически исполняли свои обязанности, оставаясь «безгласными»[326]. При безумном Гае Цезаре Калигуле им уже поневоле приходится принимать и решения по некоторым вопросам. При нем-то и появляется первый, можно сказать, «великий либертин» — Каллист. Он, кстати, как известно, сыграл немалую роль как в свержении Гая, так и в воцарении на палатинском троне его дядюшки Клавдия[327]. При Клавдии, несмотря на всю его образованность и великое множество написанных им книг, правителе жалком и ничтожном, управление государством реально сосредоточилось в руках знаменитых в истории «великих либертинов». Здесь и тот же Каллист на первых порах, затем Нарцисс, Палант, Полибий… При Нероне, казалось, их время ушло, но потом появился Гелий…

Вителлий первым попытался заменить либертинов всадниками — прецедент для нашего героя! — но кратковременность его правления и трагический его финал заставили забыть об этой весьма разумной инициативе. Флавии — Веспасиан и Тит — вернулись к прежней практике канцелярского управления. Домициан вновь попытался ввести всадников в императорские канцелярии, но сохраняя там и либертинов: «Некоторые важнейшие должности он передал вольноотпущенникам и всадничеству»[328]. Нерва и вслед за ним Траян вернули в центральное управление одних либертинов. Они, конечно же, и близко не могли играть при них той роли, что при Клавдии. Но это были люди квалифицированные, и даже друг Траяна, наместник Вифинии при нём, известный писатель Плиний Младший признавал их достойными всякого уважения[329]. При этом, правда, он же предупреждал императора: «Ведь ты знаешь, что слишком возвеличенные отпущенники свидетельствуют о не слишком великом государе»[330].

Кроме того, поскольку императорские либертины порой были близки к правителю государства как никто из свободнорождённых римлян,