Внезапно дома закончились, впереди простиралсябольшой парк. Алла двигалась вперед, не обращая ни на кого внимания. Чуть ненаступив на бегавших мимо собак, девица доскакала до скамейки, упала на нее,содрала с бутылки пробку и мигом влила в себя водку. На лицо Аллы наползловыражение блаженства, тело расслабилось. Через секунду туловище пьяницы слегкасползло вниз, голова зацепилась за спинку лавки. Вяльская заснула.

Я оглянулась по сторонам. Посередине площадкипосверкивал пруд, на котором величаво покачивалась пара лебедей. Птицы сиделинеподвижно, еще тройка таких же снежно-белых красавцев замерла на берегу. Яудивилась: пернатые совершенно не обращали внимание на шум, их не беспокоили никричащие дети, ни радостно лающие собаки. Желая рассмотреть пофигистов получше,я подошла вплотную к бывшим гадким утятам и поняла, что передо мной муляжи,этакая разновидность парковой скульптуры.

Улыбнувшись, я села на скамейку возле бабушки,весело перебиравшей спицами. Место для наблюдения за Аллой было выбранозамечательно, чуть сбоку от лавки, на которой дрыхла Вяльская. Любой человек,собиравшийся приблизиться к Алле, окажется перед моим взором.

– За настоящих лебедушек украшенияприняли, – засмеялась бабуля.

– Очень натурально сделаны, –улыбнулась я.

– Да, здесь замечательный парк, со всейокруги люди собираются, – обрадовалась возможности поболтатьстарушка, – хочется свежего воздуха! И потом, сюда с собаками можно, никтоне возражает, такой народ подобрался с ребятами и зверятами. Я считаю, чтоникакого худа от животных нет.

– У нас тоже собаки, – кивнула я.

– Какие же?

– Разные. Мопсы, стаффордшириха и«дворянин».

Пенсионерка отложила вязание.

– Вон мои носятся: пудель и такса, Фима иФома, страшные безобразники, но внуки еще хлеще, Аня и Ваня.

– Трудно, наверное, с таким хозяйствомуправиться, – покачала я головой.

Бабушка снова взялась за спицы.

– Вовсе нет! Мой муж был военным, догенерала из солдат вырос. Ох, мы с ним всякое прошли, пока в Москве осели,помотались по гарнизонам. Так вот, Алексей Михайлович, царствие ему небесное,земля пухом, порядок любил. Бывало, зайдет к ребяткам в казарму, все сампроверит да как гаркнет: «Эй, молодцы! Почему гантели в тумбочке лежат? Вы что,мышей развести хотите!»

Главное – аккуратность! Я с внуками…

Плавную речь милой старушки нарушило громкоетявканье.

– Фима, перестань, – крикнулапенсионерка.

Но пудель и не подумал послушать хозяйку,наоборот, услыхав ее родной голос, он загавкал еще сильней.

– Прекрати, – стала сердитьсябабушка, – деток напугаешь.

Фима продолжал концерт.

– Вот сейчас ремешка дам!

– Гав, гав!

– Замолчи!

– Гав, гав!

– У-у-у-у.

Я вздрогнула: к резкому тявканью пуделяприсоединился густой, низкий по тону вой, который стала издавать такса Фома.

– Вот негодники, – поднялась скряхтением на ноги пенсионерка, – пьяниц ненавидят. Стоит учуятьалкоголика, просто бесятся. Ну народ! Такая молодая! Только гляньте! Выпилабутылку водки, почти всю разом, без закуски и спать легла! Здесь детималенькие, пожилые люди, никого не постеснялась. Ладно, пойду собак отгоню,жаль, теперь милиция по парку не ходит! Раньше бы выпивоху мигом в вытрезвительоттянули. Демократия настала! Кушай спирт в любом месте, не давай людямотдыхать.

Продолжая ворчать, бабуся посеменила к лавке,где мирно дрыхла Аллочка.

– Фима, замолчи!

– Гав, гав!

– Фома, сейчас нашлепаю!

– У-у-у.

– Фима, Фома!

– Гав, гав, у-у-у!

– Безобразники, получите на орехи!А-а-а-а!!!

Резкий крик воткнулся в воздух, словно горячийштырь в мыльную пену.

– Помогите, – орала бабушка, –Фима, Фома, Аня, Ваня, домой, живо, скорей!

Забыв про оставленное на скамейке вязанье,пенсионерка схватила одной рукой пуделя, второй таксу и, подталкивая передсобой двух светловолосых малышей, с несвойственной старческому возрасту прытьюломанулась прямо по газону в сторону метро.

Остальные люди бросились к скамейке.

– Померла!

– Во! Коньки отбросила.

– Молодая больно, жалко ее!

– Обычное дело, паленой ханки опилась.

Орудуя локтями, я пробилась в первый ряд зеваки прижала руки ко рту, чтобы загнать внутрь рвущийся наружу вопль.

Каменно-спокойное, потерявшее всякое напряжениелицо Аллы смотрело вверх, глаза были распахнуты, рот открыт, руки широкораскинуты, а ноги странно вывернулись в коленях, словно бедная девушкапопыталась перед смертью встать, но не сумела.

Около лавочки валялась пустая бутылка из-поддешевой водки, если в ней и были остатки, то они давно впитались в землю.

– Милиция, – кричал кто-то вмобильный телефон, – тут девушка померла, в парке, в детском…

Я аккуратно вывинтилась из толпы и пошла кметро. Алла приобрела в павильончике «огненную воду», не секрет, что в Москвечасто торгуют всякой дрянью. Может, несчастной Вяльской попался ядовитыйсуррогат, или просто ее организм не выдержал постоянных возлияний, впрочем,теперь это уже все равно, Аллочке не помочь.

Сами понимаете, в каком настроении я добраласьдо квартиры Олеси. На звонок никто не спешил, скорее всего старшая сестраВяльской была на работе. Обращаться к Марии Кирилловне, бабушке алкоголички,мне отчего-то не хотелось.

Потоптавшись некоторое время под дверью Олеси,я сходила к метро, купила в киоске конверт с открыткой, ручку и нацарапалапослание:

«Олеся! Алла скончалась в парке, адреса его незнаю, могу лишь назвать станцию метро, вблизи которой он расположен. Вашасестра выпила бутылку водки и, похоже, отравилась. Дело было в первой половинедня. Труп, скорей всего, увезут в морг к неопознанным телам. Больше никакихподробностей сообщить не могу. Если нужна – звоните! Лампа».

Написав на всякий случай наш телефон два раза,я вложила открытку в конверт и подсунула ее в щель под дверью. Олеся найдетсообщение, как только приедет домой. И очень хорошо, что мне не пришлось личносообщать женщине ужасающее известие.