вытянулся с невыразимым любопытством, с бьющимся сердцем. Я не ошибся. Действительно, у самого берега медленно шли двое мужчин, внимательно оглядывая замок.

Ров и речка не были очень широкими, а зрение я всегда имел отличное. Я сразу увидел, что это были не простые крестьяне, но будто бы охотники, которые заблудились. Почти одинаково одетые, с мечами с боку, в таких именно шапках, какие носили при дворе, они показались мне молодыми и словно чужими тут, потому что шли свободно, внимательно осматриваясь, останавливаясь, совещаясь, показывая на стены.

Я думал, что мне снится или двоится в глазах, когда, лучше к ним присмотревшись, мне показалось, что я узнал двух королевских придворных, которых видел каждый день и был с ними в лучших отношениях.

Я бы поклялся, что это были никто иные, как Задора из Бнина и Марианек из Боров.

Но как и откуда они могли там взяться, Боже милосердный!

Сам не зная, что делаю, я не только голову, но насколько мог высунуть грудь через решётку, высунулся в окно и крикнул.

Я сам испугался, когда мой голос, отражённый от стен, разошёлся по окрестности. Задора и Марианек остановились у самого берега, глазами ища, откуда исходил голос. Сдаётся, что Боровский меня первый увидел и рукой указал в ту сторону, на что я также отвечал.

Но в ту же минуту я услышал в коридоре шаги, и едва у меня было время выбраться из решётки, прибежать к столу и схватиться за бумаги. Вошла баба, глядя на меня испуганными глазами, точно услышала мой крик, но, увидев меня сидящим спокойно и склонившимся над столом, перекрестилась только и ушла.

Когда я потом вернулся к окну, уже этих двоих на противоположном берегу не было.

А здесь я должен сказать о них слово, потому что на королевском дворе Казимира не было людей, более ему преданных, чем они. Задора был таким, что никогда не спрашивал, чего хочет король, почему и справится ли он с этим; было достаточно, чтобы он кивнул и шепнул — шёл в огонь и воду.

Марианек же, который не имел такой головы, как первый, и сам бы, может, с большими делами не справился, держался с Задорой, не отступая ни на шаг. Они были неразлучны, где один, там и другой, с той разницей, что первый приказывал, другой слушал, а так друг к дружке привыкли, что, посмотрев друг другу в глаза, приходили к согласию. Марианек был храбрый, сильный, как зубр, рьяный. Задора — хитрый и ловкий.

Я не очень был уверен, на самом ли деле это были они, но, когда я напал на эту мысль, я подумал: что, если король сжалился и приказал искать меня; что если нашли какой-нибудь след, что если они меня вызволят!

Это меня привело в такую горячку, что я ходил как пьяный.

Назавтра, снова вбежав в верхнюю комнату, я сразу побежал к окну, но ничего не увидел. На противоположном берегу никого не было.

Боясь, как бы в том случае, если они снова придут, я не пропустил это видение и не убедился, действительно ли это был Задора, я не отходил от окна ни на минуту. Я напрасно высиживал — никто не пришёл.

Поэтому меня снова охватило отчаяние, а после этой напрасной надежды мне было ещё больней, чем перед тем.

Миновало несколько дней. Я почти уже перестал походить к окну, когда одного дня, опершись там о решётку, почувствовал, словно она сгибается под рукой.

Лучше присматриваясь, я заметил, что она была подпилена, и держалась только для того, чтобы было не видно, что с ней стало… Я был весьма уверен, что решётку должны были подпилить недавно. На стене я заметил свежие царапины. Я снова чуть не обезумел. В этот день я упёрся, поссорившись с бабой, спать в той комнате. Говорил, что в нижней меня доставала духота.

Она долго отказывалась, наконец прекратила; свой сенник я бросил на пол.

Ночь была тёмная, я имел какое-то предчувствие, что что-то должно произойти, что кто-то думает о моём освобождении. Но даже выломав решётку и вылезши из окна, спуститься со стены вниз я не видел возможности, а откуда взять лестницу? В этих мыслях я то ложился на постель, то срывался к окну. Мне что-то говорило, что я возвращу свободу.

В ту ночь, однако, я ждал напрасно и, снова перед утром заснув, я начал жаловаться и отчаиваться. Но держался верхней комнаты и сидел в ней постоянно. Две ночи я так промучился, и меня уже оставила надежда, когда на третий день, едва стемнело, и я лежал на моём сеннике, в окне увидел человеческую голову.

Я бросился к решётке.

— Яшко? — спросил тихий голос, в котором я узнал Мариана.

— Я! Я! — простонал я, наклоняясь к нему.

— Живо! Решётка плохо держится, выломай её в комнату, а сам лезь, есть верёвочная лестница. Свернёшь шею, я в этом не виноват. Двоих нас верёвки не выдержат.

Потом я услышал, как кто-то взбирается по стене, и утихло.

Как я тогда справился, один Бог знает. С решёткой не было много проблем, она сразу сломалась, так что я едва её схватил, чтобы с звоном не упала. Как я встал, вылез в окно, царапаясь об остатки железа в стене, но этого не чувствовал… Сперва ногами начал искать верёвку, потом руками. Лестница гнулась и качалась. Я спускался, держась что есть сил, постоянно оглядываясь, когда стану на землю; но стена была высокая и я почти ослаб от страха и этого ощупывания, когда, наконец, почувствовал, что меня кто-то схватил за плечи.

Под ногами плескалась вода.

За валом было так темно, что ни я их, ни они меня видеть не могли, а когда мы, убрав лестницу, пошли, чтобы выбраться из той ямы, нужно было пробираться наощупь, хватаясь за ветки и перебираясь через кусты на другой берег, а местами было по колено воды.

Задора и Мариан почти ни слова не сказали.

На другой обравистый берег было также нелегко взбираться, а Мариан тихо ругался, что не попал в воду, по которой сходили вниз. Мы поднимались вверх и спускались, прежде чем, наконец, не попали на холм и в лес. И там ночью Задора и Марианек с трудом, должно быть, искали дорогу к своим лошадям, кричать людям не могли, чтобы не выдать себя.

Уже начинало светать, когда мы нашли коней, стоявших на полянке, и спящих людей. В мгновение ока всё было готово. Для