– Валерия, – позвал Йона, открывая дверь теплицы.

Валерия сжала губы, чтобы не улыбнуться, подбородок наморщился, но глаза смеялись. Йона протянул ей букет ландышей; Валерия вытерла испачканные в земле руки о джинсы и взяла цветы.

– Значит, тебе дали увольнение, чтобы ты явился на практику? – Валерия игриво изучала его.

– Да, я…

– И ты думаешь, что справишься с обычной жизнью, когда выйдешь на свободу? Быть садовником иногда тяжело.

– Я сильный.

– Не сомневаюсь, – улыбнулась Валерия.

– Обещаю, ты не раскаешься.

– Хорошо, – прошептала она.

Какое-то время они просто стояли и смотрели друг на друга, потом Валерия опустила глаза.

– Прости, что я выгляжу вот так, – сказала она. – Но мне нужно погрузить пятнадцать саженцев грецких орехов… Микке и Джек через час заберут прицеп.

– Ты красивее, чем всегда, – сказал Йона и следом за ней вошел в теплицу.

Деревья росли в больших черных пластмассовых горшках – два с половиной метра в высоту, густые кроны.

– Можно переносить их за стволы?

– Мы их перевезем на тележке. – Валерия подкатила желтую тележку с платформой.

Йона поставил на нее первое деревце, и Валерия повезла ее через дверь вверх по тропинке, к разворотной площадке. Светло-зеленые листья взволнованно затрепетали возле головы Йоны, когда он поднял дерево на прицеп с решетчатыми стенками.

– Мальчики молодцы, что помогают, – сказал Йона, с тяжелым стуком поставив горшок.

Они перевезли еще несколько деревьев. Кроны шуршали, земля сыпалась из трещин в пластмассовых горшках, падала на тропинку.

Валерия забралась на прицеп и сдвинула горшки вглубь, чтобы освободить место.

Снова спрыгнула на землю, сдула волосы с лица, хлопнула руками, чтобы стряхнуть землю, и села на оглобли прицепа.

– Так трудно понять, что они уже взрослые! – Она посмотрела на Йону. – Я сделала не одну ошибку, дети выросли без меня.

Ее янтарные глаза потемнели, стали серьезными.

– Самое главное – это что они вернулись, – заметил Йона.

– Но этого могло и не случиться… учитывая, что они пережили, пока я сидела в Хинсеберге… Я предала их, как никто никого не должен предавать.

– Хотя им следует гордиться тем, какой ты стала, – заметил Йона.

– Они никогда не простят меня по-настоящему… Ты рано потерял отца, но он был герой, это много должно было значить, может, не тогда, но позже.

– Да, но ты вернулась, у тебя была возможность объяснить, что ты сделала ошибку.

– Они не хотят говорить об этом. – Валерия опустила глаза, и между густых бровей пролегла морщинка.

– Во всяком случае, ты не умерла.

– Но им было стыдно. Даже если они говорили об этом со своими друзьями.

– Мне стыдно, что нам с матерью пришлось нелегко в смысле денег… поэтому я никогда не приглашал тебя к себе.

Валерия взглянула ему в глаза.

– Я все время думала – твоя мама хочет, чтобы ты встречался с финскими девочками.

– Нет, – рассмеялся Йона. – Она тебя обожала. Считала, что ничто не сравнится с кудрявыми волосами.

– А чего ты стыдился?

– Мы с мамой жили в однушке в Тенсте, я спал на кухне на матрасе, который каждое утро убирал в чулан… у нас не было ни телевизора, ни проигрывателя, мебель облезлая…

– И ты работал на складе – или где там?

– В пекарне “Экесёос” в Брумме… иначе мы не потянули бы съемную квартиру.

– Ты, наверное, думал, что я избалованная, – пробормотала Валерия, разглядывая руки.

– Жизнь несправедлива, это быстро понимаешь.

Валерия взяла тележку и снова пошла к теплице. В молчании они продолжили грузить деревца на прицеп. Прошлое неспокойно двигалось между ними, медленно переливалось море воспоминания, принося с собой водоворот картин из прошлого.

Когда Йоне было одиннадцать, его отец Ирьё, полицейский, погиб – его застрелили из двустволки во время ссоры в Весбю, в Упланде. Мать, Ритва, была домохозяйкой и дохода не имела. Деньги кончились, и им с Йоной пришлось покинуть дом в Мэрсте.

Йона быстро научился отвечать приятелям, что ему не хочется в кино, научился говорить, что не голоден, когда они сидели в кафе.

Он поднял на прицеп последнее деревце, поправил ветку и осторожно закрыл решетчатую дверцу.

– Ты рассказывал про маму, – напомнила Валерия.

– Я знаю – она понимала, что я стыжусь того, как мы живем. – Йона отряхнул руки. – Наверное, она тяжело это переживала, потому что на самом деле нам жилось неплохо, она бралась за любую работу, была уборщицей, брала книги в библиотеке, мы их читали и обсуждали по вечерам.

Закатив тележку в сарай, они подошли к домику Валерии. Валерия открыла дверь подвала, ведущую в прачечную.

– Вымой руки здесь, – сказала она и открыла кран над большой стальной мойкой.

Он встал рядом с Валерией, опустил испачканные в земле руки в тепловатую воду. Валерия вспенила мыло, ставшее черным от грязи, и стала мыть ему руки.

Слышно было только, как бежит, поблескивая, вода по рифленым стенкам мойки.

Улыбка исчезла с лица Валерии, пока они выливали воду, снова вспенивали мыло и мыли друг другу руки.

Они медлили под потоком тепловатой воды, вдруг осознавая прикосновение. Валерия мягко обхватила два его пальца и подняла на него серьезные глаза.

Йона был гораздо выше ее, и хоть он и нагнулся, когда целовал ее, ей пришлось встать на цыпочки.

Они не целовались с гимназии и теперь смотрели друг на друга почти застенчиво. Валерия взяла красное полотенце с полки и вытерла ему руки.

– Представь себе, ты здесь со мной, – нежно сказала Валерия и погладила Йону по щеке, провела рукой к уху, до светлых непослушных волос.

Она сняла кофту и вымыла подмышки, не снимая белого лифчика с потерявшими цвет бретельками. Кожа у нее была ровного цвета, словно оливковое масло в фарфоровой миске. На обоих плечах татуировки, а руки неожиданно мускулистые.

– Прекрати смотреть на меня, – улыбнулась она.

– Это так трудно, – сказал Йона и отвернулся.

Валерия переоделась в черные спортивные штаны с белыми лампасами и желтую майку.

– Поднимемся?

Дом у нее был маленький и просто обставленный. Полоток, пол и стены – все белое. Входя в кухню, Йона ударился головой о лампу.

– Осторожно, – предупредила Валерия и поставила цветы в стакан с водой.