Стульев вокруг стола не было, на разделочном столе – три противня с хлебом под полотенцем.

Валерия добавила дров в старую печь, раздула угли и вынула горшок.

– Есть хочешь? – спросила она и достала из буфета хлеб и сыр.

– Я всегда хочу есть.

– Отлично.

– Стулья есть?

– Всего один… это чтобы тебе пришлось сесть мне на колени… Я выношу стулья, когда пеку, – объяснила Валерия и указала на гостиную.

Йона прошел в соседнюю комнату с телевизором, диваном и старым, крашенным вручную шкафом. Вдоль одной стены стояли шесть стульев; он взял два и вернулся на кухню, снова задел лампу головой, придержал лампу рукой и сел.

Свет еще какое-то время дрожал, скользил по стенам.

– Валерия… на самом деле я не в увольнении, – начал Йона.

– Ты же не сбежал из тюрьмы? – улыбнулась она.

– В этот раз – нет.

Светло-карие глаза Валерии скользнули в сторону, она посерела лицом, словно стояла за ледяной стеной.

– Я знала, что это случится. Знала, что ты опять станешь полицейским, – сказала она и тяжело сглотнула.

– Я не полицейский, но мне пришлось согласиться на последнее задание, другой возможности не было.

Валерия осторожно оперлась одной рукой о стену. Она избегала взгляда Йоны. Вены на шее сильно бились, губы побледнели.

– Ты даже сел в тюрьму по-настоящему?

– Я принял предложение позавчера.

– Понимаю.

– С полицейской службой покончено.

– Нет, – улыбнулась Валерия. – Ты, может быть, сам так думаешь, но я-то знала, что ты просто хочешь назад.

– Неправда, – ответил он и в эту же минуту понял, что Валерия права.

– Я никогда никого так не любила, как тебя, – медленно проговорила Валерия и потушила огонь в духовке. – Я знаю, что в жизни мне везло нечасто, я знаю, что садовничеством особо не похвалишься… Но я узнала, что ты сидишь в Кумле… Решила, что мне больше не нужно стыдиться, что ты поймешь. Но теперь… Ты же не хочешь работать здесь, с чего бы? Ты всегда будешь полицейским, ты – полицейский, я же знаю.

– Мне было бы хорошо здесь.

– Ничего не выйдет, – хмуро сказала Валерия.

– Выйдет.

– Ничего страшного, Йона, просто так уж есть, – сказала Валерия, без выражения глядя на него.

– Я полицейский, это часть меня. Мой отец погиб, когда на нем была полицейская форма… ему не понравилось бы, что я в костюме, но лучше костюм, чем тюремная роба.

Валерия опустила глаза и скрестила руки на груди.

– Я, наверное, слишком остро все воспринимаю, но я хочу, чтобы ты ушел, – тихо сказала она.

Йона медленно кивнул, провел рукой по столу и поднялся.

– Сделаем так, – сказал он, пытаясь встретиться с ней взглядом. – Я остановлюсь в маленькой гостинице в Васастане, она называется “Ханссон”. Завтра мне нужно вернуться в Кумлу, но я надеюсь, что ты придешь повидать меня независимо от того, полицейский я или нет.

Когда он выходил из кухни, Валерия быстро отвернулась – она готова была разрыдаться. Она услышала тяжелые шаги в сенях, потом дверь открылась и закрылась.

Подойдя к окну, Валерия смотрела, как он садится в машину. Когда машина скрылась из виду, Валерия осела на пол, привалившись спиной к батарее, и перестала сдерживать слезы, старый плач, который ждал в ней с тех пор, как разошлись их пути и между ними разверзлась пропасть.

Сага пристегнула мотоцикл и зашагала по Лунтмакаргатан, думая о том, как быстро Йона вошел в доверие к Рачену. Штурм должен был начаться через два часа.

Она прошла мимо восточноазиатского вегетарианского ресторана, где сидели мужчина и женщина лет пятидесяти. Они держали друг друга за руки на столе между тарелками и бокалами и, улыбаясь, разговаривали.

Сага поняла, что с самого пробуждения ничего не ела – забыла.

Все были потрясены масштабом угрозы государству.

После допроса Тамары в Нючёпингсбру Жанетт взяла больничный. На обратном пути в Стокгольм она лежала, скорчившись и закрыв глаза, на заднем сиденье.

Утром в конторе Янус, с красными кругами под глазами, пил один стакан воды за другим.

Он был небрит и признался, что не ездил домой, а спал в машине на парковке. Сага подумала – надо уговорить его принимать лекарство. Она знала, что несколько недель после увольнения из армии он провел в больнице, но потом взял болезнь под контроль.

Один из сотрудников Януса просматривал записи с камер видеонаблюдения на жестком диске с компьютера министра. Преступник на них не попал, хотя он должен был прийти на виллу как минимум один раз для рекогносцировки.

Зато три недели назад камеры засняли другого нарушителя.

Посреди ночи звездный повар Рекс Мюллер перелез через ограду, прошел по газону и, пошатываясь, поднялся на террасу.

На записи было видно, как он мочится прямо в подсвеченный бассейн, после чего обходит сад, собирает, словно огромные грибы, садовых гномов и бросает их в бассейн одного за другим.

Связи с убийством тут не просматривалось, но действовал этот человек, без сомнения, агрессивно и неуравновешенно.

Янус стер пот, выступивший над верхней губой, и несколько раз повторил: нельзя бросаться словами, выражающими ненависть. Несколько враждебных слов в комментариях, реплика в Фейсбуке или Инстаграме могут стать причиной страшного преступления на почве ненависти.

Рекс забрал с террасы оставленную Самми пепельницу, вытряхнул пепел и поставил ее в посудомоечную машину. В дверь позвонили. Рекс оставил кран включенным и заторопился к двери.

За дверью стояла самая красивая женщина из всех, что он видел. Она словно вышла из чудесного сна, когда спят долго, когда алкоголь уже испарился и сны стали сладкими, словно сахар.

– Меня зовут Сага Бауэр, я комиссар службы, – сказала она и взглянула прямо на Рекса голубыми глазами.

– Службы?..

– Службы безопасности, – пояснила Сага и предъявила удостоверение.

– О’кей. – Рекс даже не взглянул на документ.

– Можно войти?

Рекс посторонился, услышал, как на кухне шумит кран, и вспомнил, что моет посуду.

Агент службы сняла видавшие виды кроссовки и подвинула их ногой.

– Мы можем пройти на кухню? – тихо спросил Рекс. – Я загружаю посудомойку, и…

Она кивнула и следом за ним поднялась по лестнице. Рекс закрыл кран и повернулся к ней.

– Хотите… хотите кофе?

– Нет, спасибо. – Сага бросила взгляд в окно, на город. – Вы знали министра иностранных дел, верно?