Хвост двадцать четвёртый. Алые травы открывают души

Жизнь крестьян сложно назвать простой. Детство заканчивается рано, игры превращаются в тяжёлый труд. Но обычно никто не жалуется, ведь самое главное, что есть у простого человека — семья. Те люди, которые никогда не отвернутся, поддержат в трудную минуту.

Разве что старшим детям всегда легче, чем тем, кто рождается потом. Да, приходится присматривать за малышнёй, но вероятность того, что начало самостоятельной жизни будет более сытым, греет душу. Старшему сыну достаётся почти всё. Двум старшим дочерям готовят хорошее приданое. А дальше уж как боги пошлют. Получится — будет что передать, а не получится… ну, значит такова судьба, высшее провидение.

Тимара была пятой дочерью и восьмым ребёнком. Она ещё не осознавала все те трудности, которые ждут её в будущем, но чувствовала, что любят её куда меньше старших сестёр и гораздо, гораздо меньше братьев. Дети не могут выразить это словами, понятными взрослым, но часто высказывают свою обиду иначе. Они ведь не виноваты в том, что родились не первыми? По сути, они не виноваты даже в том, что родились. Это не их выбор.

Так зарождался молчаливый конфликт, который крепчал день ото дня. Мать Тимары старалась не сильно привязываться к дочери, понимая, что ту ждёт тяжёлая жизнь. Ведь своё дитя всегда любимое, а горести и несчастья его бьют по сердцу ножом. Проще представлять, что это чужой ребёнок, что его надо просто вырастить, не дать умереть с голода, не дать стать нахлебником. Тяжёлое решение человека, находящегося не в самом завидном положении. Но малышу этого не объяснить. Он видит мир в ярких красках и отчаянно хочет любви.

Тим боролась за нежность, за внимание, но получала в ответ лишь раздражение. А потом мир перевернулся, словно кто-то из богов услышал, узнал о её горе и решил помочь. Через деревеньку проезжала семья аристократов.

Карета, запряжённая двумя огромными шаграми, лениво перебирающими лапами. Какой ребёнок сможет устоять перед желанием пойти посмотреть? Вот и Тимара бросила всё и побежала. Экипаж остановился у дома старосты, с козел спрыгнул мужчина в невероятно красивой одежде, золотые пуговицы так и блестели на солнце, а в начищенные сапоги, казалось, можно смотреться как в зеркало. Он шикнул на собравшихся и важно прошёл в дом главы деревни, не особо обращая внимания на толпу.

А господа даже в окошко не выглянули. Было немного обидно. Ведь так хотелось посмотреть на женщину, у которой есть всё. Шагры стояли, периодически щёлкая зубастой пастью, прогоняя слишком уж близко подошедших зевак. Солнце пекло, облака летели по небу. Тим даже подумала, что в чёрной карете должно быть до ужаса жарко. А отец часто просил её в жару принести воды.

Решение пришло само собой, она метнулась в дом, взяла самый красивый глиняный кувшин с травяным орнаментом, набрала туда из колодца студёной воды и снова подошла к карете.

Огромные ящеры выглядели опасными, но оглобли вроде бы крепкие, и если подойти сзади и постучать в дверцу, то можно будет помочь путешественникам пережить жару. Тимара осторожно протискивалась сквозь толпу, стараясь никого не ударить и не расплескать воду.

Вблизи от кареты веяло холодом, и Тим засомневалась, а нужна ли господам её вода, но потом вспомнила слова матери: “Лучше оказать ненужную помощь, чем пройти мимо человека в беде”. Собравшись с силами, она подняла руку, дотянулась до дверцы и постучала.

От страха сердце грозило выскочить из груди, и Тимара невольно отступила на шаг.

— А ну пошла отсюда, побирушка! — закричал возница, вылетевший из дома старосты стрелой.

Он схватил Тимару за шкирку, поднял вверх и тряхнул с силой так, что кувшин от неожиданности выпал из рук девочки и разбился, ударившись о дорогу.

Вот тогда стало действительно страшно. И от того, что с ней могут сделать господа, и от того, что мама будет ругать за разбитую посуду. Зажмурившись, Тимара старалась не плакать.

Она не увидела, как тихонько открылось окно кареты, и оттуда выглянула женщина лет тридцати с огненно рыжими, как и у Тим, волосами. В её больших зелёных глазах плескалась печаль. Аристократка выглядела прекрасной… и безгранично подавленной.

— Что случилось? — холодно спросила она, медленно обводя взглядом собравшихся.

— Да вот, оборванка какая-то осмелилась приблизиться, сиятельная кинна. Не извольте беспокоиться.

— Что ты хотела? — всё тем же безразличным тоном спросила аристократка, обращаясь к девочке. — Чтобы я подала тебе милостыню?

— Нет, госпожа! — пикнула Тим. — Жара на улице. Я… я принесла холодной воды. Вам могло быть жарко.

По щекам покатились горькие слёзы отчаяния. Словно она сделала что-то ужасное и теперь вынуждена оправдываться за это.

— Вот как. Поставь ребёнка на землю. Ты решил вопрос?

— Ещё нет, сиятельная кинна. Не успел, эта… помешала. Приношу свои извинения, — принялся блеять мужчина.

— Тогда я хочу её, — женщина кивнула и захлопнула окошко.

Фраза звучала очень странно. Тимара, перепугавшись, побежала домой, спряталась на чердаке, надеясь, что всё закончится хорошо. Глупая детская вера в чудо не покидала её до последнего момента. В её маленькое убежище, кряхтя, забралась мать. Впервые за долгое время она выглядела счастливой.

— Умница, моя хорошая. Выиграла билет в счастливую жизнь. Пойдём, — позвала её женщина, спускаясь.

В этих словах было столько любви и нежности, долгожданных и желанных, что все горести тут же исчезли. Тим даже не подумала о том, что её не ругают за разбитый кувшин. Ловко слезла с чердака и тут же угодила в цепкие руки старших сестёр. Её подхватили и потащили в баню. Там мыли так, словно она искупалась в болоте несколько раз. Натирали кожу пахучими маслами, подгоняли новое платье, делали красивую причёску. Тимара не понимала, что происходит. Но ей определённо нравились эти забота и тепло.

В тот момент Тим казалось, что её наградили за добрый поступок, наконец-то приняли в семью. Но она ошиблась.

Реальность оказалась куда прозаичнее. Её продали. Конечно, жить в доме аристократов приёмной дочерью легче, но как выбросить из сердца образ любимой мамочки?..

Тимара не заметила, как по щекам покатились слёзы. Вспоминать было больно. Тем более вспоминать так подробно. Ещё хуже было от того, что в детстве всё происходящее воспринималось как игра, приключение, а сейчас становился понятен весь ужас происходящего. Отдать ребёнка… Не по собственной воле родить его для других, не позволить случиться милости богини, а обменять на счастье для семьи и для отданного дитя? Это казалось диким, но было правдой.

— Тише, успокойся. Всё хорошо. Это же прошло, ведь так? — шептал Вертон, прижимая Тим к себе.

Он не был сентиментальным, не видел в произошедшем трагедии, но раз дорогой человек плачет, значит ему больно.

— Это осталось в прошлом, но раны до сих пор болят, — одними губами ответила жрица.