Пелко обхватил его, сморщившись от боли в руке, поднял иперенес на кочку посуше. Уложил. Сел рядом и долго гладил, стараясь утешить.

– Лежи здесь. – приказал он ему наконец. –Смирно лежи. Я приду.

Мусти понял и это – больше не пытался ползти и толькокосился на корела, пока тот не скрылся из виду.

Пелко так и знал, что далеко идти не придется. Миновавнизкорослую рощицу, он увидел их всех сразу – Ратшу, Хакона и Авайра. Тринеподвижных тела друг возле друга на побуревших кочках болота, и плотный клоктумана медленно отползал прочь, будто нехотя вылетевшая душа.

Пелко осторожно пошёл к ним, крепко сжимая копье, –хоть и видел, что драться тут уже не с кем. Оба гёта лежали как скошенные,зарывшись лицами в мох… Так вот чей крик испугал Всеславу и разбудил егосамого. Это кто-то из них взвыл по-волчьи, распластанный ударом меча. Не Ратша,Ратшу-оборотня выковали из железа, он не закричит, хотя бы из него выдергивалижилы… Такой уж человек, что даже сраженным не захотел упасть перед врагом,остался ведь сидеть под сосной, привалясь к ней плечами, даже головы несклонил!

Если бы корел похуже знал Ратшу в лицо, он вполне мог бытеперь его и не узнать. Меткий удар изуродовал красавца Ратшу, лишил его глаза.Другой удар сверху донизу располосовал крепкую куртку, залил её уже загустелымиструями крови… Это сколько же её, сильной, вон истекло из тела? Ведро!..

Пелко вдруг отчего-то вспомнил боярина и вздохнул. Совсемразные люди и вдобавок враги, а умерли одинаково, будто ростом сравнялись. Идаже дальше рядом пошли: лежал боярин в глухом тёмном бору, не родной рукой втот путь снаряженный, ляжет Ратша с двоими чужаками бок о бок, только ивсплакнет по нему бездонное торфяное болото… уж не то ли самое, в котором он,Пелко, однажды мечтал его утопить! Все, стало быть, слыхал на небесах добрыйУкко, всё выполнил. Не привело только Пелко отомстить самому, не далпригвоздить Ратшу вот этим боярским копьем… А может, и к лучшему.

– Как же я Всеславе-то про тебя расскажу? – вслухподумал корел и тут же замер на месте, поняв вдруг, что Ратша был ещё жив.

Видно, вправду покончить с оборотнем не так-то легко. Даже ивдвоем. Мало ему двух ран для погибели, третья нужна. Знать, две жизни в нем,две жилы-жйцы вместо одной… Две жизни вместо одной?.. Пелко посмотрел насомкнутые руки Хакона и Ратши, на тесно переплетенные пальцы… И словно быледяное дыхание коснулось корела, приподняло волосы на затылке. Что-топроизошло здесь, в темноте, между двумя лютыми недругами. Что-то такое, чтоготово было властно распорядиться и его, Пелко, судьбою…

Жизни в Ратше оставалось, конечно, самая капелька. Но вотпоблизости жалобно, тревожно заржал привязанный Вихорь, и уцелевшее окодрогнуло ресницами, раскрываясь. Сперва оно показалось Пелко совсем пустым ибелесым, будто выцветшим дотла. Посмотрело, увидело Пелко, увидело копье у негов руке… и постепенно разгорелось такой яростью и мукой, что корел едва непопятился. И сам себя одернул: да кого трусишь, охотник!..

Пелко легко мог добить его своим послушным копьем. И потомхвалиться перед парнями, не видевшими человеческой крови. Мог сделать ещё лучше:просто уйти и оставить его здесь одного с Хаконом, Авайром и смертью. Могувести коня, унести собаку и сказать, будто случайно встретил их на болоте. АРатша пускай сидит здесь хоть до снега, хоть до следующей весны, получая все,что заслужил.

Пелко шёл к словенину, неся копье, и мох пуще прежнегоцеплял сапоги, опутывая лодыжки. Ратше вовсе незачем было ждать от корелапощады, да и не собирался он вымаливать себе жизнь, не собирался и отдавать еётак просто, без выкупа: слипшиеся пальцы затрепетали, поползли к лежавшему наколенях мечу… Однако усилие оказалось слишком велико и вдобавок невыносимостронуло присохшую к ранам одежду. Яростное око помутнело, на миг погаслосовсем, рука, не дотянувшись, соскользнула с бедра. Ратша понял, что защититьсяне сможет, и оскалил зубы, глядя на подходившего Пелко. Не то насмешливоулыбался, не то щерился, как погибающий волк… не разберешь.

А Пелко уже знал, что никогда не похвастается этой расправойперед ребятами, не расскажет о ней ни матери, ни Всеславе, ни брату Ниэре.Какое там! Он даже Мусти и Вихорю не посмотрит больше в глаза.

А что за радость совершать такие дела, о которых словасказать нельзя будет, не умерев со стыда…

Пелко прислонил копье к дереву, сел около Ратши и вытащилсвой острый охотничий нож. Ратша не пошевелился. Жизнь воина давно уже ко всемуего приготовила, а ночь, только что минувшая, – и подавно. Было отвращениек смерти от рук презираемого, но не было страха. Он не отвернется, когда корелпримется выкалывать ему второй глаз.

Пелко расстегнул на нём тяжёлый кожаный пояс, здоровой рукойотодрал словенина от сосны и уложил.

Пухлая кочка, унизанная, что крупными бусами, отборнымиклюквинами, приняла тяжёлое тело, и корелу послышался вздох. В тот лихой годнекому было ей, клюкве, кланяться, некому было собирать вкусную красную ягоду вбелые берестяные лукошки!

Охотник ловко вспорол на Ратше толстую куртку, залубеневшую,что дубовая кора, от грязи и крови, и осторожно распахнул её, добираясь дотела. Под курткой оказалась рубашка, та самая, тайно скроеннаяВсеславой, – ещё небось и лоскут из ворота продевала вовнутрь, отгоняя отжениха порчу да сглаз!.. И дело своё та рубашка, видимо, сделала. Не отвела отнего острых мечей, но жизнь удержать всё-таки помогла, не разрешила совсемвылететь вон… Пелко раскроил и её, стал поливать из горсти болотной водой,отмачивая от ран. Этой новой муки Ратша не перенес. Молча обмяк, головаперекатилась к плечу. Тут и выпала из-за пазухи теплая невестина шапочка,разрубленная пополам и вся пропитанная кровью: корел не сразу смекнул, что этобыло такое, испугался, решив уже – само сердце вывалилось из груди!..

Развереженные раны вновь принялись кровоточить, просяповязок. Стянутая с Ратши рубашка валялась, разорванная на клочки, ни на чтоуже не пригодная. Пелко почему-то не догадался поживиться у гётов, снял ипринялся полосовать свою собственную, матерью сшитую, во всех напастяхсбереженную и его, беднягу-парня, будто родной рукой обнимавшую… А хотелось ему– заплакать.

Всё это Ратше запомнилось плохо. Он смутно чувствовал, каквозился над ним корел, и скривил стянутые холодом губы, поняв остаткамимеркнувшего сознания, что тот перевязывал его, а не добивал. Трусливый щеноктак и не отважился дать ему скорую смерть, предпочтя вместо этого целуювечность переворачивать его и безжалостно тормошить. И бормотал что-тозадыхающимся голосом на своём языке… Слов, сливавшихся для него в какой-то шум,Ратша уже не различал.

Но вот его укрыли чем-то теплым и оставили наконец в покое.Ему показалось – совсем ненадолго. И вдруг мягкие девичьи уста начали целоватьего обезображенное лицо, сомкнутое веко, плотно стиснутые губы.

– Любый мой… – послышалось ему почему-то оченьотчётливо, – Любый мой!..