Ратша содрогнулся всем телом. Поистине ничего подобного небыло ещё в его жизни, никогда не ласкали его нежные руки, не касались губы, некапали на грудь, на лицо горячие слёзы… Он знал, что это не наяву. Подумал ещё:в таком бреду не жалко и умереть. А больше уж он ничего не чувствовал и неслышал, с тем и погрузился тихонько в бездонную черноту.

Ратша пришёл в себя ещё раз, лежа лицом вверх на чем-тотёплом и живом. Ему понадобилось немалое время, чтобы признать хорошо знакомуюконскую спину: кто-то заботливо привязал его к ней, чтобы он, чего доброго, не свалился.Умница Вихорь бережно нёс его вперёд, и Ратша обратил внимание, что конь ступалпо твёрдой земле, значит, болота остались позади. Чего от этого ждать, хорошегоили плохого, Ратша не знал.

Потом он вдруг вспомнил о шапочке, которую берёг под одеждойвсе эти дни, и нешуточно взволновался: уж не потерял ли, не выронил линенароком?.. Он хотел поискать её, привычно потянулся к груди, но привязаннаярука не подчинилась. И всё-таки это беспомощное движение не пропало впустую:оказалось, в его ладони по-прежнему лежала другая рука. Чья? Определённо неХаконова. Но от неё тоже шла жизнь, он это чувствовал. Пока он держится за нее,он не умрёт. Ему захотелось спросить о Хаконе, узнать, что с ним сталось,успели ли спасти и его. Рядом, он слышал, разговаривали по-корельски, голосовбыло много и все незнакомые – наверное, эти люди несли гёта, ведь навряд ли уних нашёлся ещё один конь.

Сделав усилие, он разодрал склеившиеся ресницы, открылзрячий глаз и посмотрел вверх.

Он увидел над собой Гору Света… Точь-в-точь такую, какрассказывал Святобор. Неспешно плыла она в прозрачной сиреневой вышине,немыслимо огромная, окутанная жемчужным мглистым плащом… Ратша долго смотрел нанее, чувствуя, как уходит рвущая боль. Ему всё казалось, будто он понял иливот-вот поймет что-то необыкновенное, но что именно, этого он ни за что невзялся бы объяснять…

Пелко вел Вихоря под уздцы, и сердце в нём плакало. Нелегкомальчишке-охотнику становиться взрослым мужчиной. Нелегко клешнистому раку,линяя, вылезать из крепкого панциря, вдруг сделавшегося мучительно узким:налетят прожорливые недруги, не пожалеют! А ведь всё равно линяет, видно, надозачем-то, и никак нельзя обойтись, и ничего, живет себе, не переводится – ноживет, правда, лишь в самой чистой воде…

Вот уж любовь хуже безумия, скорбно говорил себе корел. Нетуот неё избавления, нету снадобья! Вчерашняя робкая девочка сама возьмет за рукупарня, хотя бы эту руку обвивала змея. Сама расцелует любимого, хотя бы у неговсё лицо было в ядовитой волчьей крови. Сама обнимет ненаглядного и крепкоприжмется, если даже грозная Калма-смерть будет выситься у него за плечом!

Хотя бы уж, молча молился Пелко, его самого, несчастногопарня, оставила и никогда больше не посещала эта беда. Чего хорошего можнождать от любви?!

Мусти влажно дышал ему в шею, надежно увязанный за спиной.Ребята-охотники хотели взять пса, но Пелко не отдал, продолжал нести сам. Будтохотел вконец измучить себя ношей и тем смирить внутреннюю грозу. Шагал вперёд,крепко сжав зубы, вел Вихоря в поводу, выбирал тропу поровнее и старался неоглядываться на Всеславу, державшую за руку своего кривого оборотня Ратшу…можно подумать – как выпустит, так он тут же и умрет!

Гора Света плыла над ними в закатной вышине, медленноугасая.

В беспредельных лесах вокруг Ладоги, вблизи и поодаль, ещёмного дней по двое, по трое бродили конные отроки, надрывали звонкие молодыеглотки, выкликая:

– Ра-а-атша!..

Водили с собой чутких собак, но собаки не могли распознатьзамытых дождями следов.

Это воевода Ждан разослал их по лесам с повелением отыскатьушедшего незнамо куда, остановить и поведать ему, как Святобор, едва-едваоправившись, влез на лошадь и сам, без отцовского на то слова, кинулся завоеводой Вольгастом. Как молодой варяг немедленно примчался домой, бросив всесвои каменные дела, и первым вкупе со Святобором насел на него, ЖданаТвердятича, защищая Ратшу. Встанешь ли, мол, перед князем-то, собственнуюбороду оплевав, гридня что ни есть лучшего без вины из Ладоги изведя?.. Как несразу, человек за человеком, потянула по Вольгасту разноязыкая, разноплеменнаякняжеская дружина, а с нею Эймунд, Тьельвар и все, кто жил в Гётском дворе. Какупрямый воевода опамятовался наконец и наказал им, отрокам, не есть и не спать,пока не улестят гордого Ратшу, не залучат сокола потерявшегося назад вдружинную избу. Просит, дескать, Ждан Твердятич вернуться, не помнить обиды, недержать зла на старого дурня…

Но беглецы так и не повстречали этих людей. А потом выпалснег и завалил все следы.

По замерзшему, заснеженному болоту бежал волк – могучийподжарый зверь с крепкими челюстями и неутомимыми лапами. Ровная цепочка луноктянулась за ним в снегу, и поздний вечер проливал в них густеющую синеву.Длинные тени вершин протягивались всё дальше, пересекая путь бегущего волка.Иногда матерый останавливался, поднимал голову и прислушивался, нюхая воздух.

Белое одеяло не было ещё достаточно толстым, чтобы укрытьвсе неровности болота. Там и сям угадывались кочки, торчала из-под снегаблеклая, убитая холодом трава. Дунет ветер, погонит медленную поземку, иневнятный сухой шорох пролетит над болотом шепотом невидимых уст.

Далекий небесный костёр ещё золотил на волке пушистую зимнююшубу, когда он замедлил свой бег возле одной из кочек, ничем не выделявшейсясреди других. Внимательный зверь несколько раз обошёл вокруг мертвой сосны,словно воткнутой кем-то в середину мерзлого торфяного бугра. Потом начал былораскапывать лапами снег, но скоро бросил это и лег.

Синие тени всё плотнее смыкались над болотом, зарево солнцаостывало на западе, делаясь прозрачным и исчезая. В небесах рождались голубые,к жестокому холоду, звезды, они проглядывали между костлявыми сучьями сосны, иединственный глаз волка отражал их мертвенный свет.

Наконец он сел, вдохнул ночной воздух и сперва глухо, потомвсё громче и звонче завел древнюю охотничью песнь. Было в ней предвкушениеохоты и поединка, был хрип задранного лося и игривый прыжок влюбленной подруги,было тепло знакомого логова, волчицы и нежных, беспомощных щенков… Пелко понялбы всё это, если бы слышал.

Голос Одноглазого летел далеко над краем болота. Голосвожака, созывающего стаю. Он недолго был одиноким.

И что бы не стоять бабьему лету, тёплому да погожему? Ревунмесяц на свете! Ан нет. Отколь ни возьмись, наползла ещё с вечера уже вовсезимняя туча да и завалила всё вокруг снегом: и корабли на реке, и серуюдеревянную крепость над кручей, и площадь-торжище на берегу…

Мы все сидели в ряд на длинном бревне, прижимаясь друг кдругу, и стылый ветер пузырил на нас рубахи. Порой этот ветер доносил откуда-тос севера глубокий ухающий гром. Я не знал наверняка, но можно было смекнуть:это ревело, ворочаясь в каменных берегах, великое Нево-море…