Крик застрял в моем горле, кровь запульсировала в висках,сердце бешено заколотилось.

То, что я увидела, не было подвластно разуму.

Это было невероятно!

Потрясающе!

Невообразимо!

Фантастично!

Но зато стало ясно, куда делись мои тапочки и халат: онибыли на мне! Да, да, именно на мне, потому что на диване лежала я!

На диване лежала я!

Я здорово испугалась, особенно в первую секунду.

Да и как тут не испугаться, когда в моей гостиной на моемдиване в двенадцать часов ночи лежит кто-то посторонний. Я же не сразу поняла,что эта золотоволосая симпатяга, распластавшаяся в непринужденной позе, и естьименно я — так сказочно прекрасна она была с плотно закрытым ртом.

Лишь из скромности я не сразу сходство признала. Однако,обнаружив на ее ногах мои тапочки, я вмиг отбросила все сомнения.

А когда увидела на красавице и мой халат, тут уж крепкопризадумалась: а кто же та женщина с бледным усталым некрасивым лицом,пристально вперившая в меня угрюмый свой взгляд из зеркала, висящего наддиваном? Неужели тоже я?

Разум ответил: «Ну да, а кто же еще? Я, безмятежно спящая надиване, конечно, гораздо свежей, но это и неудивительно. Лежать на диване — неодно и то же, что разводиться с мужем, давиться по очередям и безоружнымируками вправлять мозги скандальным выдрам».

Что-то ухнуло у меня внутри, оборвав степенный ход мыслей.Словно огненный шар пронесся в воздухе, опалив и грудь, и лицо.

«Фу ты, боже! О чем это я! Как могу я одновременно сидеть наполу и лежать на диване? Не лучше ли ущипнуть себя, как положено в такихслучаях? Может, я сплю и вижу сон?»

Сдуру и ущипнула. Должна сказать — зверски. Проснулся бы имертвец, но я не проснулась.

Убедившись, что это не сон, я насторожилась: уж нераздвоение ли личности произошло у меня на почве потрясения, полученного впроцессе общения с Выдрой?

Но, вспомнив, как лихо оттаскала беднягу за перья, ясправедливо подумала, что раздвоением личности должна бы страдать она — у неебольше для этого оснований.

Я из последних сил старалась постичь непостижимое: я,вытаращив глаза, сидела на полу перед диваном, и я же, только с закрытымиглазами, лежала на диване.

Любой растеряется.

Здесь не могу удержаться от похвалы в свой адрес. Несмотряна неординарность ситуации, к тому, что нас двое, я привыкла довольно быстро.Уже через пять минут, с любопытством приблизившись к спящей красавице, стоя начетвереньках и затаив дыхание, я во все глаза рассматривала ее.

Да и неудивительно — не так часто выпадает случай взглянутьна себя со стороны.

Признаюсь честно: получила некоторое удовольствие. Боже, дочего же я хороша! Теперь понимаю бедных мужчин, которые цепенеют в моемприсутствии.

Судите сами: ноги, как и положено, длинные, стройные; руки стонкими нервными пальцами; шея.., само собой, лебединая. Лицо!!! Словами невыразить. Нос, губы, глаза… Да что там говорить. Красавица и все тут! Однитолько волосы чего стоят! Волосы!

Даже у меня захватывает дух, глядя на них. Про себя япомолчала бы, но про ту, что на моем диване лежит, скажу: волосы — главная моягордость. Ох, не знаю, как и рассказать. Здесь без поэзии не обойтись. Ну,примерно так: струящийся золотой поток…

И вдруг меня словно током прошило.

«Стоп!»

Я похолодела в предчувствии беды. Слипшаяся прядь показаласьмне подозрительной. Присмотревшись, я в ужасе отшатнулась. У виска спящейкрасавицы темнело пятно, слишком сильно похожее на запекшуюся кровь. Схвативдевицу за плечи, я приподняла ее с дивана и (о боже!) увидела на сером велюрезагустевшую кровь.

«Да жива ли я?»

Принялась щупать бесчувственное тело, прикладывала свое ухото к груди, то к животу двойника. Сердце молчало. Пульса не было. Это говорилоо том, что в руках у меня труп. Догадка медленно входила в меня.

«Я умерла?.. Я? Умерла?» — с безграничным удивлением бубнилая себе под нос, нервно и зябко потирая ладонями плечи.

Комната окрашивалась густым ужасом, источаемым мною.

«Боже, я умерла!!!» — вдруг взорвалось в моей голове.

Неведомая сила смела меня и, наполняя комнатудушераздирающим криком, вышвырнула из квартиры вон, с громким топотом покатилапо ступеням. Неизвестно как я оказалась внизу у подъезда и понеслась прочь,подальше от страшного места.

Я летела по ночному городу, рыдая, всхлипывая и глотаяслезы. Я искренне оплакивала себя, неистово содрогалась от жалости. «Умерла!Умерла!» Эта мысль не помещалась в моей голове, но лезла туда нахально,вытесняя все умное, правильное и полезное. Я боялась страданий, но страдала,страдала, неукротимо вымывая страдания солеными потоками слез и жадно вбирая всебя новые, еще более мучительные.

«Господи! — с чувством вопрошала я. — Господи, ну почему тыко мне так жесток? Почему именно я должна покинуть мир в полном расцвете…»

В расцвете чего, выразить господу я не смогла — слишкомстрого меня воспитали. На кончике языка крутилось слово «красы». По заблуждениюи под влиянием подруг я претендовала всего лишь на то, что я симпатичная. Ивдруг узнала: красавица!

И именно теперь, когда я смогла оценить свои внешние данныесо стороны, приходится умирать!

Мне было больно осознавать, что все это, лежащее на диване,должно безвозвратно истлеть. Но поднимать эту тему в беседе с господом мнепоказалось нескромным.

Так, обливаясь слезами, испытывая душевные муки и беседуя сгосподом, я пробежала несколько кварталов.

Чем дальше я оказывалась от дома, тем возмутительней мнепредставлялась создавшаяся ситуация, тем меньше хотелось верить в еереальность.

К тому же не давало покоя пятно крови на серебристом велюре— о, с каким трудом я велюр этот доставала!

Безобразие!

И я вдобавок мертва!

Вдруг меня осенило: «Я же бегу! Значит, жива!»

Но, с другой стороны, как не верить своим глазам: лежала жена диване, в своем халате и тапочках!

«Нет, что-то здесь не так!» — в конце концов подумала я и,трезвея, повернула к дому с твердым намерением докопаться до истины.

Уже подходя к подъезду, я наткнулась на гуляку-соседа. Оннехотя возвращался к своей самодуре-жене. Чтобы оттянуть возврат в дом, соседначал делать мне комплименты: «Как вы молодо выглядите!»