— Всего получается сорок тысяч километров, то есть длинаэкватора, а стало быть что? Правильно, бесконечность, — назидательно сказалСысой. — Вот какой бесценный совет дал мне мой друг Николай АлександровичФандорин.

Келейник бросил на Нику благоговейный взгляд и низкопоклонился.

Момент был идеальный для того, чтобы завести разговор оделе, но тут в дверь заглянул седовласый скептик.

— Минуточку! Почему этот милиционер пролез без очереди?

Пришлось выйти. Оно и к лучшему: Николас был записанпоследним перед обеденным перерывом, так что обойдется без посторонних ушей.

Сидел на скамье, ждал, против воли прислушиваясь кразговору.

— Святой отец, у меня беда, — рассказывала женщина жалобно.— Ужасная болезнь, современная медицина бессильна. Болезнь Альцгеймера,слышали? Попросту говоря, старческое слабоумие.

— Знаю, знаю, — прогудел Сысой. — Как у Рональда Рейгана.

— У кого? — удивилась паломница. Муж нервным голосомподсказал:

— Бывший американский президент. Ну, голливудский актер.Помнишь, он в Москву приезжал, мы на прием ходили. Ты еще платье его жены всёразглядывала.

— Нет, забыла…

Последовала пауза, прерываемая сморканием и всхлипами.

— Ой, — вдруг всполошилась женщина. — Извините, отче, язабыла серьги снять! Сюда ведь с бриллиантами наверное нельзя, тут святоеместо! Сейчас, сейчас сниму!

— Пустяки, — успокоил ее Сысой. — Не такие бриллианты, чтобыот них святости была помеха. Каратика полтора? Нестрашно. Ты, раба Божья, делоговори, а то у меня обед скоро. Плоть нам от Бога дана, ее беречь нужно.

— Спасите меня, отче! Мы все медицинские средстваперепробовали! Я по три часа в день кладу эти… ну, перед иконой! Жертвуюденьги, много. Уговорила вот мужа, чтобы к вам привез. Про вас чудесарассказывают! Мне всего шестьдесят лет, отче…

— Шестьдесят четыре, ты забыла, — поправил муж.

— Да-да, извините, шестьдесят четыре! Наследственностьплохая — с матерью было то же самое. Ее последние годы были чудовищны! Она пеладетские песенки, по телевизору смотрела только мультфильмы про Чебурашку иВинни-Пуха. Я не хочу превращаться в идиотку! Лучше руки на себя наложу, чембуду, как мать!

Фандорин слушал жалобы несчастной и по профессиональнойпривычке думал, что бы ей посоветовать. Не так-то это было просто, а Сысой вотнисколько не затруднился.

— Руки на себя накладывать нельзя — это грех, — строгосказал он. — Даже и не думай. Жизнь для того Богом и дана, чтобы прожить еевсю, до старости, какая уж кому досталась. А болезнь Альцгеймера — этоособенная милость от Господа. В младенчестве у человека душа постепеннопросыпается, к телу привыкает, а в старости, наоборот, отвыкает от плоти, косну готовится. Да к какому сну-то — который и есть истинное пробуждение.Смотри, как твоей матери повезло. Она и не заметила, как от этой жизни кследующей перешла. И с тобой то же будет. Так что участь твоя легкая, завидная.Чем плохо — мультики смотреть? Вот кому тяжело будет, так это близким твоим,кто тебя любит.

Раздались быстрые шаги. Из кельи вышел седовласый. Лицо унего дрожало, и Николас понял, что этот человек действительно любит своюрасфуфыренную старуху. Уж непонятно за что, но любит.

— Пойдем, Зина, — сказал мужчина. — Я тебе говорил — пустаятрата времени. Пятьсот километров сюда, столько же обратно. Поедем с тобой вШвейцарию. Я читал, там новое лекарство нашли, «амилдетокс» называется.

Женщина безропотно поднялась и вышла, однако лицо у нее былоуже не плаксивое, а задумчивое.

Седовласый же всё не мог успокоиться. Сердито жестикулируя,сказал Сысою:

— Чушь это, святой отец! Капитуляция перед самим собой иперед жизнью. Меня, например, смерть если и возьмет, то на полном скаку —рухну, как из седла! Видали мышцы? — Он задрал рукав кашемирового свитера,показал крепкую, жилистую руку. — Я с сорока лет, когда впервые почувствовал,что молодость уходит, взял себе за правило каждое утро делать часовую зарядку,и чтоб непременно сорок отжиманий. С тех пор каждый год по одному отжиманиюприбавляю, назло старости. Сейчас вот делаю шестьдесят шесть, а с первогоянваря перейду на шестьдесят семь. Да еще штангу качаю, в проруби зимойкупаюсь. Думаете, легко? Трудно, и с каждым днем все труднее. Когда-нибудь вовремя зарядки сдохну от разрыва сердца. И очень этим доволен!

Сысой вышел из кельи, сцепил пальцы на большом животе.

— И что тогда с твоей женой будет? Кому она кроме тебянужна? Кто с ней нянчиться станет, мультики ей крутить? Так что ты, раб Божий,уж полегче с отжиманиями-то. Ну, храни Господь вас обоих.

Перекрестился, поманил пальцем Фандорина: заходи, мол.

Келейнику сказал:

— Иди, Кеша, обедай. И диктофон выключи, не понадобится.

Когда же компаньоны остались вдвоем, Сысой крепко прижалгостя к мягкой груди. Вполголоса спросил:

— Знаете, Николай Александрович, что самое трудное вхристианском учении? Любить всех людей одинаково — что ближних, что дальних. Сэтим у меня пока не очень. Грешен, Господи. — Он покаянно перекрестился. — Тоесть любить-то всех уже научился, но некоторых пока еще больше, чем прочих.Например, вас. Сядем, поговорим, как раньше, а? Как хорошо, что вы приехали!Тут все приходят мне загадки загадывать, а у меня тоже вопрос есть. Кроме васкто ответит?

Сели, помолчали. Николас ждал вопроса, Сысой готовился,подбирал слова. Наконец, начал:

— Вы что же думаете, я, как в Бога уверовал, сразу решил вскиту поселиться? И в голове не держал. Со смеху бы помер, если б мне кто такоесказал. Я сначала как хотел? Чтоб зла поменьше делать, а хорошего побольше,только и всего. Чтоб всех людей любить, такого плана у меня не было, честноеслово. Я ведь раньше по другому закону жил. Помню, мне старший брат сказал,семилетнему; «Если ты мужчина, не давай себя…» Нет, не могу это слово сказать —отшельник все-таки. Не давай себя познать, если по-библейскому. Сам всех это,познавай. Такой у меня раньше закон был, пока в Бога не поверил. А познать иполюбить — это две очень большие разницы. Оказывается, не нужно никогопознавать. Любить нужно! И всё, и больше ничего.