— Природа, однако, распорядилась по-своему…

— Природа чаще обрекает нас на несчастья, чем нарадости.

— Но мы не можем выбрать себе другие условия для жизни.

— Можно просто не подчиняться условиям.

— Убежать в фантастику?

— Мудрость амазонок заключается в том, что ониотбросили сказку о мире, разделенном на мужчин и женщин.

— Отказ от признания полового плюрализма не можетизменить реальность бытия.

— Они всегда знали, что существует только один пол.

— В каком мифическом пространстве?

— В том, где мифы становятся реальностью.

— Единственная реальность, о которой можно говорить суверенностью — это смерть.

— Смерть понятна только там, где существует любовь,которая является антитезой смерти, — это отмена всех различий. — Аамазонки вели войны из любви к жизни или из любви к смерти?

— Они сражались только за свободу любить.

— И какими мерками они измеряли эту свободу?

— Самой красотой их обнаженных торсов!

— То есть вы хотите сказать, что они были лесбиянками?

— Они были сами себе хозяйками.

— Такое искусство может иметь различный смысл.

— Смысл, который в этом заложен, еще никем не понят.

— Ну конечно, иначе амазонки не дожили бы до нашихдней.

Он не реагирует на сарказм, просто замечает:

— В противном случае зачем я был бы здесь?

Я стараюсь казаться объективным:

— И каким образом они воспроизводятся?

— Кооптированием.

Мое молчание, по-видимому, заставляет моего странногособеседника думать, что я размышляю над этим открытием. Поэтому он уточняет:

— Вербуются среди женщин, способных быть мужчинами, исреди мужчин, способных быть женщинами.

Должно быть, я на какое-то мгновение закрыл глаза, потомучто, осмотревшись, вдруг никого не увидел рядом с собой. Жду какое-томгновение, зову. Никто не отвечает. С некоторым сожалением поднимаю свой чемодани снова пускаюсь в путь с новым болезненным усилием, в попытке вырваться излабиринта, в который я позволил себя завлечь.

Удаляюсь от фонтана, пока не натыкаюсь на стену. Обойдя ее,нахожу проход. В конце прохода вижу обычные венецианские стены. Но канал,идущий вдоль этих стен, имеет узкую неогороженную мостовую, и приходитсяступать по воде. Чем дальше, тем вода становится выше. Может, это начало одногоиз очередных наводнений, которые так часто случаются в Венеции? Может,начинается период, когда расположение луны и солнца поднимает уровень моря?Знаю только, что в этом направлении идти больше нельзя. Но только делаюнесколько шагов в другую сторону, как снова коварная вода настигает меня. Теряяголову, опрометью бегу с этого места. Туман превратился в жидкий лед, которыйморозит губы и жжет глаза. Руки и ноги становятся ватными. Кажется, я чувствуюза спиной журчание настигающей меня темной и густой массы. Больше нет моих сил.

Я громко кричу, уже не соображая, какие слова срываются смоих губ. Чувствую, как они, словно смеясь надо мной, отскакивают от чернойповерхности ледяной воды. — Фонтан! Где Фонтан амазонок? От звуков этойбезнадежной молитвы прихожу в себя и вдруг начинаю смеяться: очевидно, словабарона настолько утомили меня, что голова пошла кругом. Теперь мне лучше. Еслибы не тяжесть этого бесполезного чемодана, я чувствовал бы себя еще болееготовым преодолеть последний этап. Но поскольку я считаю его бесполезным, зачемтаскать лишний груз? Просто из привычки? Или в самом деле мне так уж дорогосодержимое чемодана?

Делаю над собой усилие — может даже большее, чемнужно, — и оставляю свой груз возле стены. Ухожу, стараясь неприслушиваться к долго преследующим меня воплям сожаления.

Почти сразу же снова оказываюсь у знакомого фонтана. Или этодругой, просто похожий на прежний? Их так много на больших и малых площадяхВенеции. Наверное, я проделал больший путь, чем мне показалось.

Внимательно рассматриваю барельефы на парапете фонтана.Узнаю неспешный аллюр, мягкость взгляда, нежные изгибы молодых лошадок,грациозность которых так расхваливал мне ученый. И правда, они прекрасны.Становлюсь на колени, чтобы получше рассмотреть их очертания и снова погладитьих шелковистые спины. Не всякая обнаженная девица в этой каменной плотиспособна вызвать столько человеческих чувств. С каким наслаждением я сел бы безседла на эти чувственные спины, обнял руками их грациозные, пронизанные теплымивенами шеи, окунул лицо в пахнущие луговыми травами гривы!

Осторожное прикосновение отвлекает меня от этого сна. Повернувголову, вижу глаза с золотым отливом, глядящие на меня с таким доверием, что неиспытываю ни удивления, ни страха. Протягиваю руку и трогаю мягкую густуюшерсть, настолько короткую, что она позволяет ощутить теплоту тела. Это собака,которая, по-видимому, заблудилась, как я, в этом промозглом тумане и пришласоставить мне компанию.

Как мне кажется, это дворняга, хотя морда у нее вытянутая ипрямая, как у легавой. На лбу у животного странная рана, похожая наотпечатавшийся поцелуй.

Чем больше вглядываюсь, тем более странной мне кажется этарана. Ее эллиптические линии и пропорции так совершенны, что это не может бытьрезультатом несчастного случая или насилия. С этим животным сделали что-тотакое, что природа сама по себе не могла изобрести.

Сука или кобель? Я ласкаю ее. Оказывается, сука. Кажется, вее глазах, сверкающих золотыми искорками, лучится усмешка. Я улыбаюсь ей вответ. Собака кладет мне на колено лапу — она длинная и тонкая, не как уобычной собаки. Я сжимаю тонкое запястье. За всю жизнь не помню случая, чтобы яиспытывал такую нежность к животному. Но эта собака была необычной. И без тенисмущения я мог бы представить ее в своих объятиях. Может, потому, что этотнеобычный рот, высеченный у нее на лбу, вызывает желание наклонить голову иприжаться к нему губами?

Не отрывая от меня глаз, гостья старается высвободить своюлапу. Я разжимаю руку. Она отступает, поворачивается, поднимает ко мне голову,как бы приглашая следовать за ней. Зачем заставлять себя уговаривать? Безсомнения, она знает лучше меня, куда идти.

Действительно, место, которое я так долго искал, оказалосьвсего в нескольких шагах отсюда: огороженный железной оградой дом с мраморнымиколоннами, высоким фронтоном и портиками неизвестного мне стиля.

Собака кладет лапу на засов, я толкаю калитку, и онабеззвучно открывается. Четвероногая проводница ведет меня через едва освещенныесводы, под которыми я успеваю разглядеть изящные изваяния. Подхожу к одному изних. Это скульптурное изображение обнаженной женщины в античном стиле,обнимающей оленя, — может быть, это богиня охоты, хотя и без лука и стрел.Собака остановилась в ожидании, и я уже собрался за ней поспешить, как вдругодна любопытная деталь привлекла мое внимание: треугольник Венеры высечен иобработан с такой тщательностью, что трудно поверить в древнее происхождениеэтой скульптуры. Однако все другие части фигуры сохранили следы многих веков.Может быть, скульптура и ее интимные места выполнены в разное время?