Как я хотел бы, о Боже, чтобы этот эксперимент, наперекорвсякому здравому смыслу, длился как можно дольше! Но почему моя наставницадолжна медлить? Ее рука становится все настойчивей. Ее движения неумолимы. Ивот наступает момент, когда я готов взорваться, раствориться, провалиться внебытие…

Согласен: пусть эта женщина освободит меня от родных генов,определявших мою сущность и извинявших однообразие моего выбора. Любовныйнапиток, которым я мечтал воспользоваться, чтобы подчинить ее своим желаниям исвоей любви, течет между ее пальцами. Самомнение, которое я годами укреплялпустыми мечтами, уже высыхает на моей коже вместе с патетической легкостьюобманов и фальшивых радостей детства. Эфемерный союз и одинокое расколдовываниенаших непохожих тел пробуждают во мне желание сходства.

Но сладкая пытка продолжается. Неприступная красотастановится на колени, и я чувствую прикосновение рта к моему усталомуинструменту. Ее язык и губы, ее влага и ее зубы уже не стараются что-то извлечьиз меня. Наоборот, это от нее, я уверен, идет в меня этот медовый сок, которыйпостепенно перемешивается с флюидами моих вен. С невыразимым наслаждением яощущаю этот летучий вкус в горле. Может, он всегда был во мне, уснувший, покаэтот толчок не помог мне его открыть?

Это волшебное чувство осязания… Разве думал я о прирожденнойсвоей униженности, что держала его в летаргии? Я весь превращаюсь в обнаженныенервы. Прикосновения, трения и пожимания, что околдовывают мой уставший пест,приносят мне облегчение после нетерпеливых укусов и упругой работы губ.

Дерзкий язык охватывает и обволакивает мое сокровище,покручивает, вертит, как бы пытаясь заглотнуть, засасывает до самой глубины иснова успокаивается на нем; его прикосновения, быстрые и горячие, его легкаяигривость, нежность, какая-то бережная неторопливость и отзывчивость обещаютмне восхитительные передышки и сны, долгие, как добрачные ухаживания.

Я нахожусь во рту, который любит меня, как будтопогрузившись в мои объятия. Его щедрость будит у меня под кожей какой-то нежныйпульсирующий электрический ток, который растекается вверх по моим ногам, поживоту до самой груди, заставляя твердеть соски. Накапливаю эту драгоценнуюэнергию, предвкушая момент, когда конденсаторы моего тела превратят ее снова вразряды молний.

Кровь, что медленно вливается в мои сладострастные вены, ужене возгорается огнем, который совсем недавно хотелось выплеснуть, как крик: оналишь орошает и успокаивает мой пенис и мои виски. Ее текучая свежестьсоединяется с секретами неведомых желез, и они увлажняют мою шелковистуюопухоль крупными ароматными каплями своей росы.

Каким-то шестым чувством слышу ритмические синхронные звуки,призывно отдающиеся в моих мускулах, побуждая их к чувственному танцу, сначаламедленному, потом все более смелому, который захватывает меня в свой бешеныйритм.

Мой резервуар приподымается и расширяется, вбирает воздух,как легкое. Предчувствия без образов, ослепительные молнии пронзают меня,изменяют, преображают. Я становлюсь пустой полостью и погружаюсь все глубже идальше внутрь. Прежнее убогое сознание навсегда растворилось в моем обласканномживоте.

Кто я? Мой пенис превратился в грудь? А я сам всем моимсуществом стал ртом, который заполняет другой рот? Помню ли я еще, после какогопоцелуя я пристрастился к самому себе?

Эти флюиды, эти родинки лимфы, эти живые ростки, эти цветы иаромат, что оживляют своей божественной силой тысячи органов, участие которых всотворении чуда мне было даже известно, — неужели нужно было отказаться отвсего этого счастья только потому, что я не нахожу слов, какими назвать его? Даи правда ли, что я не знаю? Может, просто не осмеливаюсь подумать над этимназванием? Какой страх сдерживает меня? Неужели древний стыд и тщеславиеамбиций лишат меня этих наслаждений? И я снова с усмешкой замкнусь в рамкахпринятых норм — именно тогда, когда открылась их несостоятельность?

Почему я должен по-прежнему молчать об этом? Понимаю, ивздох, вырывающийся из моей груди — это вздох моей освобожденной радости. Яоткрыл забытую дорогу, которая ведет к таинственному единению полов. Мириадынепредвиденных отклонений, неравенство и безнадежные лишения уничтожаются в этотмомент во мне. Возбуждение, расцвеченное звездами, которые неустанно побуждаютменя восторгаться моим новым озарением, кладет конец несправедливомуразмешиванию и потерянному блужданию в моей бесчувственной ипостаси мужчины.Это триумф! Я завоевал золотой берег одинокой женской привилегии. И хочуотдаться восторгу моего неслыханного кощунства!..

Такой мучительной ценой мне досталась победа, что я чувствуюее, как рану. Нестерпимые зубы! Слезы, что струятся из моих открытых глаз,смешиваются во рту со вкусом крови, сочащейся из укуса. Мое сознание взрываетсяи мой живот рвется: влюбленные собачки, которые преображают мой вкус,ампутируют, кастрируют меня. Я погиб!

…Наступает день. Свежий, пьянящий воздух проникает черезоткрытые окна. Стеклянный единорог надо мной в сиянии дня становится невидимым.Внизу живота ощущаю новое кровоточащее образование, которое руки мои спешатпривести в порядок. А единорог из живой плоти самоуверенно улыбается,устремляясь навстречу новым сладостным приключениям.

Девушка боролась с напавшей на нее сонливостью. Была ли онавызвана усталостью после длительного путешествия под палящим солнцем? Или же анее так действовал кофе с зернами кардамона, который ей только что предложилдиректор музея после того, как пригласил её в пещеру, служившую ему рабочимкабинетом?

«Он хочет усыпить меня, чтобы изнасиловать, — подумалаМиллисент. — И это вполне понятно».

И она бросила на своего собеседника веселый взгляд, которыйтак хорошо сочетался с ее прямыми длинными и светлыми ангельскими волосами, сее влажными розоватыми губами и голыми руками. Потом она приникла к подушке изкозьей шерсти, служившей спинкой, опустила веки и заснула. Ее тело легкоскользнуло вниз, и юбка еще больше подобралась от этого движения.

Иорданец продолжал неподвижно сидеть с невозмутимым лицом,глаза его уставились в светлый треугольник, кучерявые волосики котороговздыбились под прозрачными трусиками. Так прошло какое-то время; казалось,иорданец тоже заснул. Но нет. Он встал, не спеша приблизился к ней, просунулодну руку ей под колени, другую — под спину, резко выпрямился и направился вглубь пещеры, держа ее на руках.

Луч света разбудил Миллисент, упав ей прямо между грудей.

«Утро», — подумала девушка, созерцая с удовольствием,как и каждый день в этот час, свое обнаженное тело.

Однако на этот раз ее взгляд едва задержался на выступающихгрудях и впалом животе; ликование, которое, как всегда, появилось на лице привиде этого незатейливого зрелища, почти сразу же сменилось изумлением, котороевызвала в ней окружающая ее обстановка: широкая и длинная кровать.

Комната была огромных размеров. Миллисент не увидела сразупотолка, скрытого балдахином кровати, но заметила высокие окна в форме подковыс многоцветными стеклами» украшенные ромбовидными панелями, которые, казалось,инкрустированы стеклом и фарфором, пестрыми коврами, ларцы из бронзы и дерева,круглые подушки из грубой кожи, верблюжьи седла, обитые бараньими шкурами,которые служили сиденьями, и она поняла, что находится в каком-то дворце.