Любовь, поклонение питали бы ящера постоянно, ненависть же была недолговечна и существовала временно, вспышками. С каждым разом спровоцировать эту вспышку было всё труднее. С годами человек стал равнодушен — почти так же равнодушен, как дракон. Конечно, подданным часто казалось, что правитель раздражен, но Альварх знал, что это лишь поверхностные эмоции, сердце же мага почти никогда не было затронуто. Лорд Эдвард и сам уже устал от этой тишины, и сам уже искал того, что выведет его из состояния непрерывной скуки. Даже если это будет что-то рискованное, действительно опасное.

Что-то совершенно ужасное, как сейчас.

Острота восприятия мага необычайно усилилась, и внезапно он смог четко увидеть энергетику светоносного существа, увидеть целиком — и осознать. На какой-то миг вместить, вобрать в себя то, что, как утверждали драконы, было вне понимания смертных.

Аура ящера была неоднородна, она состояла словно из неких лент. Ленты сплетались в диковинные узоры, прорастая в пространстве и времени и растворялись где-то на самой границе их слияния… Впрочем, нет, не растворялись — витком спирали они словно бы замыкались в самих себя, не создавая при этом самопересечения, что было, в общем-то, невозможно в обычном трехмерном пространстве.

Возможно, в мире старейшей расы существовало гораздо больше координат реальности.

Возможно, ящеры не просто видели, но и жили одновременно в прошлом, настоящем и будущем?..

Мысленным движением лорд Эдвард провел черту ровно посередине одной из энергетических лент, быстро разрезая её алмазным скальпелем магии, но, несмотря на поистине хирургическую точность, разрез ускользал, предательски уходил куда-то вглубь плоскости. Вместо того, чтобы разделиться на две части, лента вильнула и сделалась в два раза длиннее, приобретя откуда-то еще один виток. Так вот оно что! Энергетика дракона не имела внешних и внутренних поверхностей, непрерывно переходя сама в себя. Она не имела начала и конца. Вот в чем секрет.

Продолжая разрез, маг со жгучим любопытством естествоиспытателя наблюдал за тем, что произойдет. Получилась очень интересная комбинация колец: на сей раз лента была завита в диковинный узел, вновь удлинилась, но все еще оставалась единой. Она изменилась, но при этом осталась прежней. Осталась собой. Как же с этим прикажете бороться? Дело дрянь.

Альварх обернулся, нутром почуяв рискованные манипуляции.

Поймав пристальный взгляд человека, ящер неожиданно ласково улыбнулся, как демон-искуситель свободной рукой подзывая стража.

— Достаточно игр на сегодня, дитя, — вкрадчиво проговорил он. Ах, как страшен был этот невинный тон, эти невинные чистые глаза, которых следовало бояться больше всего на свете. — Подойди ко мне. Ты проиграл. Но я добр и приглашаю тебя разделить со мною сладость моей маленькой победы. Это то, что тебе нужно, чтобы не чувствовать больше усталость, никогда… даже используя «Властелин» каждый день.

Альварх говорил правду. Заклинатель и без того знал, что кровь поможет ему вернуть форму. Уникальная субстанция, концентрат жизненной энергии, кровь восстанавливала силы быстрее и проще всего. Но каждый раз лорд Эдвард чувствовал, что, прибегнув к методу старшей расы, на время теряет человеческий облик, хмелея от убийств. А потому избегал пользоваться им, насколько возможно.

Вот уже двадцать лет, что прошли с тех роковых событий, вот уже двадцать лет без Альварха он держал под контролем первородную жажду.

Но сейчас это было невозможно.

Драконьи глаза потемнели, почернели, в этот миг как две капли воды похожие его собственные — и кто бы не утонул в этих лукавых, смеющихся глазах.

В очередной раз за вечер премьер перевел взгляд на часы.

Стрелки предательски расплывались, смешивались в одно целое и вовсе таяли, а сам циферблат, лицо часов, превратился в бесформенное светлое пятно. Те же чудеса творились и с документами: с привычной тщательностью выведенные литеры рябили и жизнерадостно переливались разными красками, причем вся эта фантасмагория продолжалась перед усталыми глазами даже после закрытия век и легкого массажа переносицы.

Верный признак того, что сейчас далеко за полночь и работу пора заканчивать, пока та сама не прикончила его. Это и без часов ясно.

…В Ледуме шел дождь.

Дождь занавесил улицы прозрачно-серой пеленой, превратив город в тихий акварельный пейзаж. Аристократ всем сердцем любил Ледум, в особенности таким: безлюдным, загадочным, чуточку нереальным. В такие минуты Кристофер верил только в этот дождь: казалось, там, за границами видимого, за высокими дверями бесконечного дождя, нет больше ничего. Ночь и струи блестящей воды творили своё волшебство, и город тек, плыл куда-то, как одинокий корабль в открытом море, расправив звездные крылья парусов. И то, что ждало его впереди, терялось в холодном мраке.

Расползались по бумаге ветреные акварельные краски.

Кристофер вздохнул и, отложив неразобранное на завтра, отправился отдыхать, вновь оставшись наедине со своим сплином. Ночь — лучшее время для мыслей, воспоминаний и надежд. Ночь — худшее время, чтобы быть одному.

И как же он устал от этого одиночества.

По пути в опочивальню аристократ заглянул совсем ненадолго в комнату для размышлений: полюбоваться дорогостоящим аквариумом и успокоиться перед сном. Прекрасные рыбы всё так же плавали в серебряной воде, медленно шевеля темно-синими плавниками. Был ли какой-то смысл в их рыбьей жизни в неволе, и какой? Услаждать его взор?

Достаточно ли этого, чтобы быть смыслом чьей-то жизни?

Не только меланхоличное осмысление прожитого, но и предчувствие грядущей неотвратимой катастрофы тяготило премьера.

Как уже повелось в последние напряженные дни, мужчина очень устал, но стоило только переодеться и наконец лечь, как бессонница привычно принялась мучить его рассудок.

По натуре своей Кристофер был дипломатом. Говорят, для дипломатии нет ничего святого: во имя достижения целей она способна на многие неблагие средства. Но, во всяком случае, во все века дипломаты делали всё, чтобы не допустить войны. Не было людей миролюбивей их, ибо война обычно сулила мало выгод и много проблем. А потому неумолимо надвигающийся крупномасштабный военный конфликт всерьез пугал Кристофера, который категорически не любил и всеми силами избегал конфликтов. Это был не тот выход, который лично он предпочел бы, — конечно, если бы точка зрения придворного интересовала того единственного, кто здесь принимал решения.

Да и никто не мог повлиять на него: правитель будет делать только то, что посчитает нужным.

Как у дипломата, у Кристофера была только одна цель — мир. Сохранить пусть шаткий, пусть ненадёжный, но мир, который, как говорят, лучше всякой доброй войны.

Однако, нежелание лорда Эдварда искать мирные пути выхода из сложившейся непростой ситуации определенно будет стоить Ледуму больших жертв. За очередное упрямое решение правителя придется расплачиваться жизнями, средствами и стратегическими ресурсами, некоторые из которых могут оказаться невосполнимыми.