Прибытие полупьяным в незнакомое место, да еще и за границей, очень действует на нервы. Возникает чувство, что то не так и это не этак, и в итоге все валится из рук. У меня было именно такое чувство, а посему, едва добравшись до отеля, я сразу завалился в постель.

Когда я проснулся, была уже половина пятого. Я был грязный, голодный и не вполне понимал, где нахожусь. Тогда я вышел на балкон и воззрился на пляж. Целая толпа женщин, детей и брюхатых мужчин плескалась на мелководье. Справа торчал еще отель, и еще — каждый с собственным людным пляжем.

Я принял душ, а затем спустился в вестибюль на открытом воздухе. Ресторан был закрыт, и я толкнулся в бар, этот по всем внешним признакам в целости и сохранности перетек из Кэтскилльских предгорий. Я торчал там два часа — пил, ел орешки и глазел на океан. Мужчины с тонкими усиками походили па мексиканцев, а их шелковые костюмы блестели на солнце, как пластик. Женщины в основном были американками — все дохловатые на вид, все немолодые, все в длинных платьях без рукавов, облегавших их неказистые фигуры как резиновые мешки.

Я почувствовал себя куском гнилого бревна, выброшенным на берег. Моей мятой вельветовой куртке стукнуло пять лет, и она порядком поистрепались по вороту. На брюках не было стрелок, и хотя мне и в голову не приходило носить здесь галстук, без него я чувствовал себя не в своей тарелке. Не желая показаться пижоном, я отказался от рома и заказал пиво. Бармен довольно хмуро на меня посмотрел, и я прекрасно его понял — я не носил ничего такого, что бы блестело. Несомненно, на его взгляд я был чем-то вроде надкушенного яблока. Чтобы сойти здесь за человека, мне следовало надеть какие-то слепящие глаз наряды.

В шесть тридцать я вытряхнулся из бара. Уже темнело, и большая авенида казалась шикарной в своем изяществе. По одной стороне тянулись дома, которые некогда выходили на пляж. Теперь они выходили на отель, и большинство из них отступило за высокие стены и изгороди, отрезавшие их от улицы. Тут и там мне попадались патио или веранды с навесами, где люди сидели под вентиляторами и пили ром. Где-то дальше по улице я слышал колокольцы, сонное позвякивание «Колыбельной» Брамса.

Я прошел примерно с квартал, пытаясь разобраться в своих ощущениях от этого места. Колокольцы продолжали приближаться. Вскоре показался грузовик с мороженым, медленно продвигавшийся по самой середине улицы. На его крыше располагалось гигантское фруктовое эскимо, которое, то и дело вспыхивая алым неоном, освещало все окрестности. Откуда-то из нутра грузовика и доносился убаюкивающий перезвон господина Брамса. Проезжая мимо меня, шофер натянул на физиономию радостную ухмылку и нажал на клаксон.

Я тут же поймал такси и велел водиле отвезти меня в центр города. Старый Сан-Хуан представляет собой островок, соединенный с остальной частью Пуэрто-Рико несколькими дорогами по насыпям. Мы проехали по той из них, что тянется из Кондадо. Десятки пуэрториканцев стояли у ограды, рыбача в неглубокой лагуне, а справа маячило массивное белое сооружение, неоновая надпись на самом верху которого гласила: «Карибе-Хилтон». Это сооружение, насколько я знал, было краеугольным камнем Бума. Конрад прибыл сюда как Иисус, и все оглоеды за ним последовали. До «Хилтона» здесь не было ничего; теперь же только небо стало пределом. Такси миновало заброшенный стадион, и вскоре мы оказались на бульваре, что бежал вокруг утеса. По одну сторону лежала темная Атлантика, а по другую виднелись тысячи красочных огней на круизных судах, пришвартованных у береговой линии. Мы свернули с бульвара и остановились у места, которое, по словам водилы, называлось Пласа-Колон, Плата за проезд составила полтора доллара, и я дал мастеру две купюры.

Он посмотрел на деньги и покачал головой.

— В чем дело? — поинтересовался я.

Он развел руками.

— Нет сдачи, сеньор.

Я порылся в кармане, но ничего, кроме пятака, не нашел. Я наверняка знал, что он врет, но впутываться в размен доллара не очень хотелось.

— Ворюга чертов, — буркнул я, швырнув купюры ему на колени. Водила пожал плечами и отъехал.

Пласа-Колон представляла собой средоточие нескольких узеньких улочек. Здания в два-три этажа высотой плотно теснились друг к другу, а их просторные балконы нависали над тротуарами. Воздух был горячим и легкий ветерок разносил смрадный запах пота и отбросов. Из открытых окон грохотала музыка и смеси с визгливой разноголосицей. Тротуары были так узки, что сложно было не свалиться в канаву, а торговцы фруктами перегораживали улочки своими тележками, торгуя очищенными от кожуры апельсинами по десять центов за штуку.

Я минут тридцать погулял, любуясь витринами магазинов, которые торговали одеждой «айвилига», вглядываясь в грязные бары, полные шлюх и матросов, сталкиваясь с людьми на тротуаре и думая о том, что вот-вот рухну, если только не найду ресторан.

Наконец я сдался. Похоже, ресторанов в Старом городе не было вовсе. Единственным мало-мальски подходящим заведением, какое мне удалось приметить, оказалась «Нью-йоркская закусочная», но она была закрыта. В отчаянии я снова поймал такси и велел шоферу везти меня к «Дейли Ньюс».

Он вылупил на меня глаза.

— В газету! — выкрикнул я, захлопывая за собой дверцу.

— А, си, — промычал он. — «Эль-Диарио», си.

— Ни черта подобного, — возразил я. — «Дейли Ньюс» — американская газета — эль «Ньюс».

Ни о чем таком водила никогда и слыхом не слыхивал, и мы поехали назад к Пласа-Колон, где я высунулся из окна и спросил полицейского. Он тоже не знал, но в конце концов с автобусной остановки подошел какой-то мужичок и сказал нам, где она.

Мы поехали по булыжной мостовой вверх по холму, в направлении береговой полосы. Там не было никаких признаков газеты, и я заподозрил, что водила привез меня сюда только лишь бы избавиться. Завернув за угол, он вдруг выжал тормоз. Впереди дорогу почти перегораживало что-то вроде уличной драки — орущая толпа пыталась проникнуть в старое зеленоватое здание, похожее на пакгауз.

— Вперед, — бросил я шоферу. — Тут можно проехать.

Он что-то буркнул и покачал головой.

Я треснул кулаком по спинке переднего сиденья.

— Двигай! Нет езды — нет денег.

Водила снова что-то забормотал, но все же врубил первую передачу и откатил к другой стороне улицы, стараясь держаться как можно дальше от драки. Он остановился вплотную к зданию, и тут я понял, что там не все дрались друг с другом, а банда примерно из двадцати пуэрториканцев атаковала высокого американца в рыжевато-коричневом костюме. Он стоял на ступеньках, размахивая большой деревянной вывеской точно бейсбольной битой.

— Недоноски вонючие! — проорал американец. Дальше последовал какой-то вихрь движения, и я услышал звуки глухих ударов вперемешку с воплями. Одни из атакующих с разбитой физиономией рухнул на мостовую. Здоровенный парень, непрерывно размахивая вывеской, попятился к двери. Двое пуэрториканцев попытались выхватить у него вывеску, но парень рванул ее на себя, а затем треснул одного из них по груди, сшибая его со ступенек. Другие, крича и размахивая кулаками, отступили. Тут американец зарычал: — Вот она, уроды! На драку собакам!