– Слушай, чем это у тебя, извиняюсь за выражение, таквоняет? – спросил он, брезгливо морщась, и чуть не захохотал, когдаочаровательный ротик хозяина обиженно скривился:

– Воняет? Та ты шо, сказився? То ж я кушаю. Сало жарю!

Слово «сало» он произнес по-особому нежно, врастяжку, как быдаже с придыханием: «С-са-а-ало…» И гость, который успел послужить в армии ещево времена «Союза нерушимого», когда в одной казарме проходили муштру всепредставители многонациональной семьи братских народов, вдруг вспомнил, как вдни увольнительных, праздников там разных и выходных, когда прочие солдатикиразбегались по киношкам-свиданкам, украинская, не побоюсь этого слова, диаспорауединялась в каком-нибудь укромном уголочке, например в сушилке. Русскиеназывали этот процесс так: «Тиха украинская ночь, но сало трэба заховаты!»Хохлы выставляли на стол посылки родни, доселе надежно захованные от боевыхтоварищей, и начинали пластать ножиками желтоватые, крупно посыпанные серойсолью и щедро утыканные зубчиками чеснока куски «настоящего украинского сала» стемно-бордовыми, почти черными, как запекшаяся кровь, прослойками мяса. Ичасами они жевали его, молотили челюстями, а то и глотали жадно, не жуя, –жрали, тупо уставив в угол свои «карие очи» и сыто рыгая…

– А, сало, – хрипло сказал гость, с трудом одолевая приступтошноты. – Ну, ты уж извини, потом докушаешь, ладно? Мне с тобой поговоритьмаленько надо. По важному делу.

– А шо такое? – насторожился хозяин.

– Да есть тут до тебя одна невеликая просьба, Хведько Сыч… –обронил гость и едва не засмеялся от наслаждения, увидав, какая судорогапрошила вдруг это упитанное, сальное тело, как побледнела толстощекая морда.

Жирная ладонь скользнула под полу заношенной спортивнойфуфайки, но гость насмешливо качнул головой:

– Не дергайся. Ты что, думаешь, я сюда один пришел?

На самом-то деле он был один. Но брезгливость и отвращение,вызываемые в нем этим отродьем человеческим, были столь сильны, что для страхаместа просто не оставалось.

– Чого ты хочешь? – со своим неистребимым акцентом спросилСыч, медленно вынимая пустую ладонь. – Видкеля прознал?

– Ну-у… – Гость пожал плечами. – Мало ли! Например,посмотрел на эту фотку и думаю, мать честная, знакомые все лица…

Он сделал эффектное движение рукой, как фокусник, которыйвыбрасывает козырную карту из рукава, однако на запыленный стол вылетела некарта, а карточка – фотоснимок. На самом деле знакомым гостю было не все, атолько одно лицо из трех изображенных. Это было лицо Сыча – лет на десятьпомоложе, малость поубористей размерами, однако такого же губастого иглазастого. Правда, волосы его тогда не прилегали к черепу жиденькими прядками,а вились тугими, жирными кольцами. Два других лица под смушковыми казачьимипапахами были настолько обезображены страданием и окровавлены, что казалисьсхожими, как лица двух мертвых, замученных близнецов. Их отрубленные головыбыли насажены на колья, а держал колья в обеих руках, выпятив грудь и красуясь,словно силач на помосте, не кто иной, как Сыч.

– Вспоминаешь солнечное Приднестровье? – негромко спросилгость, невинно улыбаясь.

Сыч не издал ни звука, только неопределенно мотнул головой.

– Если ты поднимешь подшивки «Казачьей правды», кои такбережно хранишь, то непременно наткнешься на этот снимок. Оригинал я получил вредакции, – пояснил гость. – А еще – исчерпывающее досье на гражданина УкраиныХведора Хведоровича Сыча, за совершенные преступления разыскиваемого и народимой Хохляндии, и в несчастной Приднестровской республике. Правда, ищут егоне столько органы правопорядка, сколько обуреваемые жаждой мести казачки,которых когда-то немало-таки положил ций гарнесенький хлопчик. Единственно, гдеСыч мог бы чувствовать себя национальным героем, это в Молдове, во имятерриториальной целостности которой он и пролил немало казачьей кровушки, атакже кровушки жителей поселка Приречный. Семьями вырезал он там народ,кварталами, улицами…

В горле гостя что-то заклокотало, однако он подавил приступтошноты и с прежней холодноватой, как бы отстраненной улыбочкой продолжал:

– Но там его быстренько растерзали бы в клочки, и пошли быте клочки по закоулочкам… Поэтому он поступил совершенно правильно, скрывшисьна бескрайних российских просторах. Ни в редакции «Казачьей правды», ни в штабедвижения «Вольница казачья» никто и знать не знает, что Хведько Сыч ныненазывает себя Федором Сычовым и трудится в скромной должности фельдшера Нижегородскойрайонной подстанции «Скорой помощи». Повторяю, об этом не знает никто, кромеменя…

Гость сделал крохотную паузу и в этот миг испытал чувство,схожее с тем, какое испытывает человек, ступивший на тонкий лед и ощутивший,как он гнется, дрожит под ногой: проломится или нет? Рука Сыча снова скользнулапод полу куртки – и снова безвольно упала, когда гость договорил:

– И еще тех троих, которые ждут меня около твоей двери. Такчто не надейся – мою голову тебе нацепить на древко не удастся. И не тяни ручонкипод мышку, будто у тебя чесотка, не дергайся. Что там? Пистоль? Или твойзнаменитый булатный ножичек по прозвищу Кащей? Кстати, а правда, что на вашейдурацкой мове «Кащей бессмертный» – «Чахлик немрущий»?

Мгновенное сверкание карих очей заставило его усмехнуться:

– Повторяю, не дергайся, Сыч. Сейчас я скажу тебе кое-чтоочень смешное. На самом деле мне на все это, – он брезгливо кивнул на страшнуюфотографию, – совершенно наплевать. И мне, и тем, кто работает вместе со мной…

– Чого ж тоби трэба? – хрипло выговорил Сыч.

– Да уж не сала! – хмыкнул гость, прислоняясь к косякудвери: он устал стоять, однако сесть хотя бы на краешек стула в этой комнатебрезговал.

– А чого ж тоди?

– Выражайся на языке той страны, в которой живешь! – скривилгубы гость. – Тут тебе, друже, не какая-нибудь западенская батькивщина!

Сыч опять люто сверкнул очами, но опустил голову, промолчал.Гость тоже выждал паузу, а затем заговорил – негромко, внушительно:

– Давай договоримся о терминах. Повторяю: нам плевать натвое боевое прошлое. Как только ты сделаешь то, что нам нужно, я передам тебелично в руки папочку, в которой лежат с десяток подобных кошмарных фотографий,распечатка твоего досье, а также дискета с этим самым досье. Все это изъято изштаба «Вольницы». Когда наше дело будет сделано, все файлы на Сыча вкомпьютерах «Казачьей правды» и «Вольницы» будут немедленно уничтожены. Можешьв этом не сомневаться. Кроме того…