Олег краем глаза смотрел на молодого человека. Тот толькопосмеивался. Кажется, его позиции очень крепки, он уверен в себе. А зря… ЕслиРодька чего-то по-настоящему хочет, он всегда добивается своего. Потому-то я ине стал с ним держать пари.

1987 год. Деревня Половинка

Мороз стоял лютый, а в доме у бабушки было тепло, пахлочем-то вкусным, родным.

– Ох, Евушка, как исхудала-то вся, прозрачная совсем.Ничего, я за каникулы-то тебя откормлю. Что ты там в Москве-то кушаешь?

– Да что придется, бабуль… Ох, как вкусно!

– Ешь, ешь, девонька.

Когда внучка наконец наелась, старуха спросила:

– Ну, а что мать-то твоя непутевая?

– Бабусь, она замуж вышла…

– Давно это?

– Да уж год…

– А что за мужик-то?

– Да он ничего, хороший…

– Не пьяница?

– Нет, он совсем не пьет.

– Как это? – удивилась бабушка.

– Не знаю, – засмеялась Ева, – не пьет и все.

Ева хотела сказать бабушке, что мать с новым мужем тримесяца назад уехала в Израиль, но, собственно, в Израиль они не собирались.Прямо из Вены поехали в Италию, где до сих пор дожидаются разрешения на въезд вАмерику. Но ей не хотелось, чтобы бабка знала, что Ева осталась в Москве совсемодна.

– А что ж, она мне-то не написала?

– Не знаю, бабусь…

– А он чем деньги-то зарабатывает?

– Журналист он. В газете работает…

– Ишь ты, путевый значит?

– Путевый, путевый…

– И с вами живет?

– С нами, с нами…

Ева ненавидела вранье, хотя в данном случае это была ложь воспасение.

– Ну, а у тебя никто еще не завелся? Ты вон красиваядевка…

– Нет, бабусь…

– Ой, врешь, девка, по глазам вижу, врешь! Говори, чтоза парень…

– Да, бабусь, пока еще говорить не о чем… Тольконедавно познакомились…

– Сколько годков-то ему?

– Двадцать три.

– А звать как?

– Платоном.

– Платоном? Надо ж, редкое по нашим-то временам имя. Ичто у вас?

– Ничего, бабусь… Один раз в театр сходили… Один раз вгостях были. На дне рождения его друга.

– А что за семья-то?

– Бабусь… ну хватит, говорю ж, пока ничего у нас нет…просто нравлюсь я ему.

– Смотри, девка, там в Москве-то у вас с этим деломлегко, переспали и разбежались, не годится так.

– Бабусь, никто еще ни с кем не переспал.

– Смотри у меня, узнаю, пришибу. Хватит с меня однойшалавы… А чего мать тебя не кормит, что ли?

– Почему, кормит. Просто я занимаюсь много, знаешь какв медицинском трудно учиться.

– Ничего, зато доктором будешь. Дело хорошее…Уважаемое…

– Ох, бабусь, я так наелась, в сон клонит.

– Ну иди, ложись…

– Да нет, я сперва со стола приберу…

– А прибери, и правда, ты молодая, а я что-то умаялась.Вот выучишься на доктора, станешь бабку лечить…

Утром Ева проснулась, на дворе было совсем еще темно, нокто-то уже тюкал топором – дрова колол. Неужто бабушка с утра пораньше?

Ева вскочила. Нет, бабушка возится у печки. Ева глянула вокно. В утренних сумерках она увидала какого-то мужика, который действительноколол дрова.

– Доброе утро, девка. Заспалась!

– Доброе утро, бабусь. Кто это там дрова колет?

– Да сосед новый. Из ссыльных. Но золотой мужик.Помогает мне. Ты, кстати, оденься, не ходи так, он к нам завтракать придет.Очень он мои оладушки уважает.

– Бабусь, ты сказала, из ссыльных?

– Ага. Он в лагере сидел, потом ему лагерь на ссылкусменили…

– Политический?

– Да. Хороший мужик, только озлобленный очень.

Стук топора смолк, а вскоре в сенях раздался топот. Потом вдверь постучали.

– Варвара Семеновна, можно?

– Заходи, заходи, Георгий Иванович. Вот, познакомься,внучка моя из Москвы пожаловала. На доктора там учится.

– Здравствуйте, – проговорила Ева, с любопытствомглядя на незнакомца. – Меня зовут Ева.

– Ева? А и впрямь – Ева! – он смерил ее каким-тостранным недобрым взглядом. Но ее почему-то бросило в жар. Он был крупный,немного мешковатый, небритый…

– Евушка, подай Георгию Иванычу полотенчико.

Ева с горящими непонятно отчего щеками кинулась к бабкиномукомоду.

Георгий Иванович ел красиво, как-то не по-деревенски. Хотяруки у него были грубые, запущенные, огромные, на безымянном пальце левой нехватало одной фаланги. Но Ева не могла отвести от них глаз, они словнозаворожили ее. А бабка решила, что внучка просто от смущения не может глазподнять на чужого мужчину. Это бабке понравилось.

– Ох, и вкусно же у вас, Варвара Семеновна. Я уж сампробовал делать оладушки по вашему рецепту, ничего не выходит. Небось секрет увас какой-то есть.

– Есть, а как же, – задорно рассмеяласьбабушка. – Руки женские должны это делать. Негоже мужику оладушки жарить.

– Ну почему, говорят, самые лучшие поварамужчины, – подала голос Ева.

– Я про то не знаю. Может, для больших начальниковмужики стряпают, а для нас, простых людей, лучше бабьих рук в этом деле нету.Права я, а, Георгий Иванович?

– Правы, правы, Варвара Семеновна. А что, Ева, как тамсейчас в Москве? Что слышно с этой перестройкой и гласностью? Не заглохли еще?

– Нет! Вон в декабре академика Сахарова из ссылкивернули…

– Слыхал, слыхал…

– А еще за границу потихонечку пускать начали.

– Серьезно? – вдруг напрягся гость.

– Да! Маму одного нашего студента вдруг в Германиюпустили, по приглашению. Она и не надеялась… Причем не к родным, а к подруге! Ив Израиль тоже… Один знакомый журналист пять лет был в отказе, и вот недавновыпустили…

– Какой-такой журналист? – вдруг вмешалась бабка.

– Друг маминого мужа, – скороговоркой ответилаЕва.

– Ну-ну, поживем – увидим… – пробормотал гость.

– А вы не верите в перестройку, да?

Он вдруг улыбнулся, и Ева увидела, что глаза у него синие имолодые.