это действительно лихо, – искренне сказал Глеб, когда Всеволод Витальевич забрался в кабину и, раздраженно швырнув за спину, в спальник, папку с беспорядочно торчащими оттуда бумагами, запустил двигатель.

– Знал бы ты, Федя, как они мне надоели, эти суки, – в порыве откровенности признался Всеволод Витальевич, ожесточенно хлопая дверцей. Он сунул в зубы сигарету, прикурил и с такой силой швырнул дешевую китайскую зажигалку на панель под ветровым стеклом, словно хотел добросить ее до Киева. – Каждый раз одно и то же, одно и то же! Чем меньше бугорок, тем больше он, падло, выеживается: а ну, как его, такого большого начальника, не заметят!

Глеб посмотрел на него с невольным уважением. Сам он, по правде говоря, вряд ли был на такое способен. Ему было бы легче прорваться через терминал с боем, перестреляв всех, кто попытался бы оказать сопротивление; еще можно было сунуть таможеннику на лапу – сунуть немало, судя по его упрямой роже, – или терпеливо стоять в длинном хвосте грузовиков, смиренно дожидаясь своей очереди. Поскольку хвост действительно был очень длинный, а микроклимат в прицепе поддерживался только при работающем двигателе, этот последний вариант можно было смело отмести как неконструктивный. Да и судно не станет торчать в порту до второго пришествия, дожидаясь, пока они тут пройдут таможенный досмотр…

Красный свет перед ними сменился зеленым, полосатый шлагбаум дрогнул и поднялся почти вертикально вверх, освобождая проезд. Всеволод Витальевич сердитым толчком ладони воткнул передачу и плавно тронул тяжелый грузовик с места. Проезжая мимо застекленной будки, где сидел таможенник, он повернул голову и широко, приветливо, тепло, с огромной благодарностью ему улыбнулся.

– Дать бы тебе в рыло, бендеровец хренов, – продолжая сиять улыбкой, сквозь зубы пробормотал он.

Таможенник никак не отреагировал ни на эту улыбку, ни на слова, которых просто не мог расслышать за шумом мощного дизельного мотора. Всеволод Витальевич снова сунул в зубы сигарету, включил вторую передачу и немного прибавил газу, оставляя позади ярко освещенный терминал.

Грузовик выкатился на дорогу. Справа виднелась недостроенная, посыпанная гравием просторная стоянка, вдоль которой редкой цепочкой стояли горящие вполнакала ртутные фонари. Их неяркого света хватало, чтобы рассмотреть заночевавшие тут автомобили: четыре фуры с полотняными тентами и две легковушки – старый светлый «мерседес» из тех, что прозваны «чемоданами», и забавный уродец с гордым именем «Славутич» – достойный сожаления плод противоестественного союза местного «запорожца» и корейской «дэу». Чуть в стороне, ближе к терминалу, стоял старый, старательно перекрашенный в ведомственные цвета «лендровер» пограничной службы – надо полагать, щедрый подарок новых друзей украинского народа. Слева вдоль дороги сплошной стеной стояли с погашенными огнями грузовики, стремящиеся попасть из Украины в Россию; кое-где в кабинах горел тусклый электрический свет или тлели красными огоньками закуренные на сон грядущий сигареты. Ни справа, ни слева, ни прямо по курсу не было ничего, что хотя бы отдаленно напоминало высланный для сопровождения патрульный автомобиль украинской ДПС.

Глеб заметил, что грузовик не столько едет, сколько медленно, по инерции катится на нейтральной передаче. Всеволод Витальевич раздраженно вертел головой, подаваясь всем корпусом то вправо, то влево, то вперед, к рулю, и далеко вытягивая шею. Наконец он повернул руль, съехал на тряскую, посыпанную щебнем обочину и нажал на тормоз.

– Ну, не суки? – произнес он чуть ли не с отчаяньем. – Я тебе точно говорю: российский мент – это мент, но здешний, украинский, – это мент в квадрате. А может, и в кубе. Ну, вот где они, спрашивается?

– Может, не дождались? – осторожно предположил Глеб.

– Да нет, – с сомнением возразил Всеволод Витальевич. – Свалить по домам, даже не попытавшись узнать, где мы, – это, брат, даже для них чересчур. Просто бардак у них тут в сто раз больший, чем в России.

– Куда уж больше-то? Разве так бывает?

– Ты, видать, давно на Украине не был, – заметил Всеволод Витальевич, продолжая вглядываться в темноту. – Они теперь, где жрут, там и гадят. В буквальном смысле слова. Это они так свободу понимают. Это у них такая демократия, понял? Власти воруют без зазрения совести, а народу и горя нет: они революцию сделали, теперь это дело три года обмывать будут, пока вообще в собственном дерьме не захлебнутся.

Глеб огляделся. Обочины действительно были густо усеяны мусором; впрочем, по ту сторону границы этого добра тоже хватало.

– Что делать будем? – спросил он, чтобы прервать политическую дискуссию.

Водитель ненадолго задумался, ожесточенно грызя фильтр сигареты.

– А что делать? – раздраженно переспросил он. – Ехать надо. Эти уроды, может, вообще никогда не появятся. Ну, чего смотришь? Бывало уже со мной такое, и не раз.

– И что?..

– А что? Жив, как видишь. Да ты боишься, что ли, Федор?

– Да нет, – ответил Глеб, который, если и боялся, то уж никак не за себя. – Скорее, беспокоюсь. Ночь все-таки.

– Это правильно, – одобрил Всеволод Витальевич. – Это ты молодец. Беспокоиться надо. Беспокойся, Федя. Только, если можно, про себя, молча. А еще лучше – поспи. Оглянуться не успеешь, как ночь пролетит. А утречком, по холодку, часика в четыре, я тебя за руль посажу, а сам – на боковую. Не заблудишься, если я усну?

– Карта есть, – сказал Глеб, – да и надписи на указателях я читать умею. Все-таки мы не в лесу, а на трассе.

– Тоже верно, – согласился Всеволод Витальевич, который, блеснув своими дипломатическими способностями при переходе границы, заметно подобрел. – Да и эти олухи царя небесного, глядишь, подоспеют. Трасса-то одна, авось не разминемся. Такое со мной тоже бывало. Ждешь их, ждешь – нету, а только отъедешь от границы, они тут как тут – огни сверкают, сирена надрывается… Почему, говорят, без сопровождения уехали? Ну, я им, конечно…

Не переставая хвастаться тем, как лихо он привык управляться с украинскими ментами, которые во сто крат хуже родных, российских, хоть те и сами не сахар, Всеволод Витальевич включил указатель левого поворота, опять воткнул передачу, посмотрел для порядка в боковое зеркало и тронул грузовик с места. Свет включенных на полную мощность фар лег на гладкий асфальт и лохматую траву обочины; неправдоподобно яркая в этом свете разделительная полоса, то сплошная, то прерывистая, побежала навстречу, все ускоряя бег. Продолжая болтать, водитель включил радио, поиграл клавишами настройки и, наконец, выбрал какую-то попсовую станцию. Когда свет последнего приграничного фонаря угас далеко позади, Глеб поудобнее устроился на сиденье,