скрестил на груди руки, закрыл глаза и притворился спящим. Всеволод Витальевич говорил еще некоторое время, а потом заметил, что остался без собеседника, замолчал и убавил громкость приемника, чтобы не мешать напарнику спать.

Глава 11

Задыхаясь, весь в поту, Черняк откатился в сторону и развалился на смятых, перекрученных простынях. Марина, горячая, еще возбужденная, прильнула к нему всем телом, обвила рукой шею, забросила ногу на его бедро и плотно прижалась низом живота – тем самым местечком, которое в данный момент было у нее на пару градусов горячее всего остального.

Черняк нашарил на тумбочке сигареты и закурил, только теперь заметив, что уже начало по-настоящему смеркаться. Он представил себе сотни километров трассы, которые им с Зубко предстояло преодолеть до наступления ночи, и расслабленного покоя как не бывало: в крови загулял адреналин, и сразу возникла потребность в энергичном, целеустремленном движении. Нужно было ехать, и притом сию минуту, и гнать, как на пожар. Они и так слишком задержались у гостеприимной вдовушки, но разве ж от такой бабы быстро уйдешь?

Сигарета стала невкусной, поза – неудобной, а желание сию же секунду одеться, сесть за руль и уехать – нестерпимым. Старший лейтенант дотянулся до стоявшего здесь же, на тумбочке, ночника, включил его и напрягся, перенося тяжесть тела на локти, чтобы встать. Марина немедленно отреагировала на это движение: ее рука, обнимавшая Черняка за шею, тоже напряглась, не давая ему оторвать голову от подушки.

– Ну, – сонным, недовольным голосом пробормотала она Черняку в плечо. – Ну-ну-ну. Лежи, куда ты?

Ее пушистые ресницы щекотали кожу, горячий лобок плотнее прижался к мужскому бедру и начал плавно, едва заметно перемещаться вверх-вниз; рука отпустила шею, ладонь скользнула по груди, задев сосок, прошлась по животу и мягко, но требовательно обхватила то, что в данный момент уже ничего не хотело.

– Пусти, – сказал Черняк, – ехать надо.

– А не пущу, – игриво заявила Марина.

Голос у нее сейчас был хрипловатый и низкий, как у ведьмы, а рука продолжала делать свое дело – мять, поглаживать, сжимать, отпускать, снова и снова… Она была очень умелой, эта рука, и Черняк вдруг засомневался в том, что так уж прямо ничего и не хочет.

– Кончай, – предостерегающе сказал он.

– А вот вместе и кончим, – томно и спокойно, как об окончательно решенном деле, сказала Марина.

Рука ее заработала проворнее, и он понял, что так оно и будет. Желание бежать, ехать и заниматься прочей неинтересной ерундой пропало, как будто его и не было никогда; Черняку подумалось, что, выбравшись из этой постели, он будет, как пустой мешок. Он будет, как пустой мешок, а Зубко – как полный. Сожрал ведь небось все до крошки, вместе со скатертью, и водку высосал до последней капли, даром что за рулем. Да-а, сопровождение у москалей будет еще то…

– Слушай, мне правда ехать надо, – неуверенно сказал он.

Марина не ответила. Продолжая увлеченно работать рукой, она передвинулась немного ниже и обхватила губами его сосок. Черняк осторожно положил дымящуюся сигарету в пепельницу, запустил пальцы в густые, черные, как вороново крыло, женские волосы, обхватил затылок Марины, плотнее прижал ее голову к своей груди, отпустил и легонько провел кончиками пальцев вдоль плавно изогнутой линии позвоночника. Марина издала невнятный стон, и Черняк почувствовал, что утрачивает последние крупицы здравого смысла. Зубко был прав, предполагая, что его напарник в данный момент думает не головой, а совсем другим местом; впрочем, чтобы думать головой, лежа в постели с Мариной, нужно быть полным, окончательным импотентом.

Когда терпеть дальше стало невозможно, Черняк вывернулся из-под Марины и одним движением очутился сверху, оставив женщину лежать лицом вниз. Она не возражала и даже наоборот: таз ее призывно приподнялся, стройные бедра раздвинулись, приглашая мужчину не тратить времени даром и поскорее приступить к делу. Когда Марина так делала, Черняк буквально зверел. Жена в тех редких случаях, когда его желание немного попрыгать на целлюлите совпадало с отсутствием у нее головных болей или других вымышленных недугов, признавала только одну позу: пузом кверху. Зато Марина выделывала в постели настоящие акробатические номера, выдумывая все новые ухищрения, чтобы заставить Черняка выложиться полностью, до конца. Однажды они поставили настоящий рекорд, проведя за этим занятием полный рабочий день, восемь часов, и Черняк потом целую неделю был почти уверен, что его перетруженная южная оконечность вот-вот отвалится к чертям собачьим.

– Только по-быстрому, – предупредил он, входя в Марину.

Она ответила страстным вздохом и мягким встречным толчком ягодиц; Черняк попрочнее уперся руками в матрас и взялся за дело всерьез, сам удивляясь, откуда появились силы.

Где-то на четвертой минуте, когда Марина уже начала тихонько вскрикивать при каждом ударе, а дыхание Черняка сделалось хриплым и прерывистым, за дверью, в гостиной, скрипнула половица. Той частью сознания, которая еще была способна что-то соображать, Черняк понял, что там, за дверью, мается, не решаясь войти и напомнить ему о должностных обязанностях, верный Зубко.

Он быстрее заработал тазом, торопясь поскорее завершить начатое; Марина вскрикнула, и в этот момент дверь спальни распахнулась.

Старший лейтенант повернул голову с твердым намерением обложить потерявшего стыд старшину отборным матом. Слова застряли у него в глотке, потому что на пороге стоял совершенно незнакомый ему молодой человек – чернявый, смуглый, мускулистый, с окровавленным русским штыком в правой руке и пистолетом в левой.

Рефлексы сработали раньше, чем мозг успел осознать увиденное. Черняк вскочил, словно подброшенный пружиной, на мгновение замер, не зная, что предпринять, – голый, потный, с задорно торчащим, пульсирующим членом и с православным крестиком, который поблескивал на смуглой груди, – а потом метнулся к стулу, на спинке которого, под одеждой, висела портупея с вложенным в кобуру пистолетом.

Стоявший в дверях албанец быстро шагнул ему наперерез, коротко и страшно ударил по скуле рукояткой пистолета, а когда отброшенный в сторону Черняк впечатался лопатками в стену, вонзил ему в живот ржавый, испачканный кровью старшины Зубко штык, пригвоздив лейтенанта к штукатурке.

Марина, все еще стоявшая на кровати в призывной звериной позе, завизжала, но визг сразу оборвался, потому что второй албанец, войдя в спальню, не долго думая вдавил ее лицом в подушку. Женщина брыкалась на постели, пытаясь вырваться или хотя бы глотнуть воздуха, но