После дона Федерико я увидела, что на краю обрыва, в дальнемконце шеренги, собрались самые отчаянные, и тогда я ушла от них, пробралась подаркаду, оттолкнула двоих пьянчуг от окна Ayuntamiento и заглянула туда сама.Они все стояли полукругом в большой комнате на коленях и молились, и священниктоже стоял на коленях и молился вместе с ними. Пабло и сапожник по прозванью«Cuatro Dedos», «Четырехпалый», — он в те дни все время был с Пабло, — и ещедвое стояли тут же с дробовиками, и я услышала, как Пабло спросил священника:«Кто следующий?» Но священник молился и ничего не ответил ему.

— Слушай, ты! — сказал Пабло священнику охрипшим голосом. —Кто следующий? Кто готов?

Священник не отвечал Пабло, как будто его тут и не было, и явидела, что Пабло начинает злиться.

— Пустите нас всех вместе, — перестав молиться и посмотревна Пабло, сказал помещик дон Рикардо Монтальво.

— Que va, — сказал Пабло. — По одному. Кто готов, пустьвыходит!

— Тогда пойду я, — сказал дон Рикардо. — Считай меняготовым.

Пока дон Рикардо говорил с Пабло, священник благословил его,не прерывая молитвы, потом, когда он встал, благословил еще раз и дал емупоцеловать распятие, и дон Рикардо поцеловал распятие, потом повернулся к Паблои сказал:

— Ну, я совсем готов. Пойдем, вонючий козел!

Дон Рикардо был маленького роста, седой, с толстой шеей, всорочке без воротничка. Ноги у него были кривые от верховой езды.

— Прощайте! — сказал он всем остальным, которые стояли наколенях. — Не печальтесь. Умирать не страшно. Плохо только, что мы умрем от руквот этих каналий. Не смей меня трогать, — сказал он Пабло. — Не смей до менядотрагиваться своим дробовиком.

Он вышел из Ayuntamiento — голова седая, глаза маленькие,серые, а толстая шея словно еще больше раздулась от злобы. Он посмотрел накрестьян, выстроившихся двумя шеренгами, и плюнул. Плюнул по-настоящему, сослюной, а как ты сам понимаешь, Ingles, на его месте не у каждого бы это вышло.И он сказал: «Arriba Espana![31] Долой вашу так называемую Республику, так итак ваших отцов!»

Его прикончили быстро, потому что он оскорбил всех. Егостали бить, как только он ступил в проход между шеренгами, били, когда он,высоко подняв голову, все еще пытался идти дальше, били, кололи серпами, когдаон упал, и нашлось много охотников подтащить его к краю обрыва и сбросить вниз,и теперь у многих была кровь на руках и одежде, и все теперь вдругпочувствовали, что те, кто выходит из Ayuntamiento, в самом деле враги и ихнадо убивать.

Я уверена, что до того, как дон Рикардо вышел к намразъяренный и оскорбил всех нас, многие в шеренгах дорого бы дали, чтобыочутиться где-нибудь в другом месте. И я уверена, что стоило кому-нибудькрикнуть: «Довольно! Давайте отпустим остальных. Они и так получили хорошийурок», — и большинство согласилось бы на это.

Но своей отвагой дон Рикардо сослужил дурную службуостальным. Он раздразнил людей, и если раньше они только исполняли свой долг, ктому же без особой охоты, то теперь в них разгорелась злоба, и это сейчас жедало себя знать.

— Выводите священника, тогда дело пойдет быстрее, — крикнулкто-то.

— Выводите священника!

— С тремя разбойниками мы расправились, теперь давайтесвященника.

— Два разбойника, — сказал один коренастый крестьянин тому,который это крикнул. — Два разбойника было с господом нашим.

— С чьим господом? — спросил тот, весь красный от злости.

— С нашим господом — уж это так говорится.

— У меня никаких господ нет, и я так не говорю ни в шутку,ни всерьез, — сказал тот. — И ты лучше придержи язык, если не хочешь сампрогуляться между шеренгами.

— Я такой же добрый республиканец, как и ты, — сказалкоренастый. — Я ударил дона Рикардо по зубам. Я ударил дона Федерико по спине.С доном Бенито я промахнулся. А «господь наш» — это так всегда говорится, и стем, о ком говорится так, было два разбойника.

— Тоже мне, республиканец! И этот у него «дон», и тот у него«дон».

— Здесь их все так зовут.

— Я этих cabrones зову по-другому. А твоего господа… Э-э!Еще один вышел!

И тут мы увидели позорное зрелище, потому что следующим издверей Ayuntamiento вышел дон Фаустино Риверо, старший сын помещика донаСелестино Риверо. Он был высокого роста, волосы у него были светлые и гладкозачесаны со лба. В кармане у него всегда лежал гребешок, и, должно быть, исейчас, перед тем как выйти, он успел причесаться. Дон Фаусто был страшныйбабник и трус и всю жизнь мечтал стать матадором-любителем. Он якшался сцыганами, с матадорами, с поставщиками быков и любил покрасоваться в андалузскомкостюме, но он был трус, и все над ним посмеивались. Однажды у нас в городепоявились афиши, объявлявшие, что дон Фаустино будет участвовать в любительскомбое быков в пользу дома для престарелых в Авиле и убьет быка по-андалузски,сидя на лошади, чему его долгое время обучали, но когда на арену выпустилигромадного быка вместо того маленького и слабоногого, которого он сам себеподобрал, он сказался больным и, как говорят, сунул два пальца в рот, чтобывырвало.

Когда он вышел, из шеренг послышались крики:

— Hola, дон Фаустино! Смотри, как бы тебя не стошнило!

— Эй, дон Фаустино! Под обрывом тебя ждут хорошенькиедевочки.

— Дон Фаустино! Подожди минутку, сейчас мы приведем быкапобольше того, что тебя напугал!

А кто-то крикнул:

— Эй, дон Фаустино! Ты когда-нибудь слышал, каково умирать?

Дон Фаустино стоял в дверях Ayuntamiento и все ещехрабрился. У него еще не остыл задор, который побудил его вызваться идтиследующим. Вот так же он вызвался участвовать в бое быков, так же вообразил,что может стать матадором-любителем. Теперь он воодушевился примером донаРикардо и, стоя в дверях, приосанивался, храбрился и корчил презрительныегримасы. Но говорить он не мог.

— Иди, дон Фаустино! — кричали ему. — Иди! Смотри, какойгромадный бык тебя ждет!

Дон Фаустино стоял, глядя на площадь, и мне тогдаподумалось, что его не пожалеет ни один человек. Но он все еще старалсядержаться молодцом, хотя время шло и путь ему был только один.

— Дон Фаустино! — крикнул-кто-то. — Чего вы ждете, донФаустино?

— Он ждет, когда его стошнит, — послышался ответ, и вшеренгах засмеялись.

— Дон Фаустино, — крикнул какой-то крестьянин. — Ты нестесняйся — стошнит так стошнит, мы не взыщем.