— Стало быть, — вставила Олимпия, — вы хотитевообще отменить все законы?

— Нет. Я утверждаю, что возвратившись к Природе,человек станет счастливее, чем под игом закона. Я против того, чтобы человекотказался хоть от одной из своих способностей. Человеку не нужны законы длясамозащиты — для этого Природа вложила в него достаточно инстинктов и энергии;взяв закон в свои собственные руки, человек всегда добьется более быстрой ичистой, более надежной, основанной на силе, справедливости, чем в суде, ибо егоакт личной справедливости будет определяться его личным интересом и личной егообидой, между тем как человеческие законы отражают интересы всех законодателей,которые участвуют в создании этих установлений.

— Однако без законов и вы будете терпеть угнетение.

— Для меня это не важно, если я получу право отплатитьугнетателю, я предпочитаю терпеть угнетение от соседа, которого могу угнетать всвою очередь, нежели от закона, перед которым я бессилен. Страсти моего соседастрашат меня гораздо меньше, чем несправедливость закона, ибо я всегда смогуукротить их, но ничто не в силах противостоять несправедливому закону, противзакона средств нет, и помощи ждать неоткуда. Все недостатки людей происходят отПрироды, соответственно человек не может придумать законы, которые были былучше ее законов, и ни один человек не имеет права подавлять в себе то, что внего вложила Природа. Природа не установила никаких кодексов, единственный еезакон навечно запечатлен в человеческом сердце: он гласит, что надо любой ценойудовлетворять свои страсти и ни в чем им не отказывать. Нельзя гасить в себепорывы этого универсального закона независимо от того, какими могут быть ихпоследствия, пусть это будет заботой тех, кого эти порывы могут задеть илиоскорбить, и сильная личность всегда найдет способ противостоять им. Люди,которые считали, что из необходимости жить вместе вытекает необходимостьпридумать для себя какие-то установления, глубоко заблуждались: законы дляобщества нужны не больше, чем для живущего в лесу человека. Не нужен всеобщиймеч правосудия — у каждого есть свой собственный.

— Но не все поймут это правильно, и может воцаритьсявсеобщая несправедливость…

— Это невозможно. Никогда Джованни не будетнесправедлив по отношению к Джузеппе, зная, что тот может дать ему отпор, ноэтот Джованни скоро станет в высшей степени несправедливым, обнаружив, что емунечего бояться, кроме законов, которых легко избежать. Скажу больше: беззаконов количество преступлений возрастет, без законов мир превратится в одиногромный вулкан, изрыгающий из себя непрерывный поток самых отвратительных злодеяний,но я утверждаю, что такая ситуация предпочтительнее, много предпочтительнее,нежели то, что мы имеем сейчас. Я предвижу нескончаемые конфликты, войны истолкновения, но это ерунда по сравнению с тем, что происходит под недремлющимоком закона, ведь закон часто карает невинного, и к общему числу жертвпреступников добавляется масса жертв судейских ошибок и злоупотреблений: дайтенам анархию, и жертв станет меньше. Конечно, и у нас будут жертвоприношения, носвирепая слепая воля законов останется в прошлом. Облеченный правом отмщения,угнетенный человек найдет быстрый, надежный и экономичный способ наказатьсвоего обидчика, не трогая никого другого.

— Однако, открывая двери произволу и монархии, вынеизбежно порождаете жестокий деспотизм…

— Еще одно заблуждение: как раз злоупотребление законовприводит к деспотизму; деспот — тот, кто создает законы, кто по своемуусмотрению изменяет их и заставляет служить собственным интересам. Лишитедеспота возможности злоупотребления, и это будет конец тирании. Никогда несуществовало тирана, который бы не использовал законы для удовлетворения своейжестокости; если повсюду человеческие права будут распределены равномерно,чтобы дать каждому возможность отплатить за причиненные ему обиды, никакойдеспот появиться не может, ибо он будет сброшен, как только он поднимет руку напервую, жертву. Никогда тираны не появлялись во времена анархии, они процветаютлишь под прикрытием закона и достигают власти при его помощи, приспосабливаязатем закон к своим потребностям. Таким образом под крылом закона царитпроизвол, таким образом законодательный акт хуже, чем анархия, красноречивымсвидетельством этого служит тот факт, что правительство всегда стремитсяпогрузить государство в пучину анархии, когда намеревается ввести новуюконституцию. Чтобы отменить прежние законы, оно устанавливает революционныйрежим, в котором вообще нет никаких законов, и из этого режима в конце концоврождаются новые законы. Но новое государство бывает хуже предыдущего, ибо оновырастает из него, ибо прежде чем достичь своей цели — ввести конституцию, емуприходится вначале установить монархию. Люди чисты и хороши только вестественном состоянии, как только они от него удаляются, начинается ихдеградация. Так что выбросьте из головы мысль улучшить людей через посредствозакона, выбросьте как можно скорее. Повторяю: при помощи законов вы породитееще больших негодяев, более хитрых и порочных, но не создадите добродетельныхлюдей.

— Но ведь преступления — это чума нашего времени,монсиньор. Чем больше законов, тем меньше преступлений.

— Хорошенькая насмешка над здравым смыслом и большеничего. Но если серьезно, надо признать, что именно множество законов порождаетмножество преступлений. Перестаньте считать, что преступен тот или инойпоступок, не создавайте законов, и преступления исчезнут.

— Я хочу вернуться к первой части вашего постулата:преступления, говорите вы — это чума нашего времени. Какой софизм! Чумой нашеговремени уместнее назвать любой разрушительный механизм, угрожающийсуществованию всех жителей земли, так давайте посмотрим, отвечают липреступления этому определению.

— Совершаемое преступление представляет собой отношениямежду двумя людьми. Один совершает этот акт, второй служит его жертвой. Итак,мы имеем двоих, один из которых счастлив, другой — несчастен, следовательно,преступление не есть чума нашего времени, так как делая половину населенияземли несчастной, оно делает счастливой другую половину. Преступление — не чтоиное, как средство, которое употребляет Природа для достижения своих целей поотношению к нам, смертным, и для сохранения равновесия, необходимого в мире.Одного этого объяснения вполне достаточно, чтобы стало ясно, что не человекудано карать преступление, ибо оно — дело рук Природы, только она обладает наднами всеми правами, которых мы начисто лишены. Если посмотреть под другим угломзрения, преступление — следствие страсти, и если страсти, как я уже говорил,следует считать единственными пружинами великих дел, необходимо поощрятьпреступление, дающее энергию обществу, и избегать добродетели, котораяподтачивает силы. Стало быть, не надо наказывать преступление, напротив, надоспособствовать ему, а добродетель вытеснить на второй план, где в конечномсчете похоронить ее под толщей презрения, какого она и заслуживает. Конечно, мыне должны путать великие деяния с добродетелями, очень часто добродетельотстоит неизмеримо далеко от великого дела, а еще чаще великое делопредставляет собой самое настоящее преступление. Кроме того, великие деланеобходимы, а добродетели — никогда. Брут, добрейший глава своего семейства,был всего лишь туповатым и меланхоличным малым, а тот же Брут, ставший убийцейЦезаря, осуществил одновременно и преступление и великое дело: первый осталсябы неизвестным для истории, а второй сделался одним из ее героев.